Шмуэль-Йосеф Агнон (Чачкес) – великий еврейский писатель. В 1907 году Агнон уехал в Святую Землю. Ранняя проза Агнона посвящена жизни евреев Галиции, более поздние произведения описывают гибель "мира штетла" и жизнь евреев в Эрец-Исраэль. Среди наиболее известных книг Агнона – "Введение невесты" ("Ахнасат Кала", 1922), "Ночной гость" ("Ореах ната лалун", 1939), "Только вчера" ("Этмоль шильшом", 1945), "Книга деяний" ("Сефер а-Маасим", 1941-1953). Важная особенность книг Агнона (как и его жизни) – неразрывная связь с Торой и еврейской традицией. В 1966 году Шмуэль-Йосеф Агнон стал первым израильтянином, удостоенным Нобелевской премии по литературе. ...

    Исаак Башевис Зингер - Нобелевский лауреат, американский писатель-идишист, творивший пером образы еврейского мира столь же ярко и неординарно, как это делал Шагал своей кистью.    За последние годы впервые на русский язык были переведены несколько его книг: «Враги. История любви», «Суббота в Лиссабоне», «Мешуга», «Шоша». Эти сборники коротких рассказов и новелл объединены одной общей темой: еврейская душа, не готовая смириться с ограничениями, которые ставит перед ней окружающий мир, ищущая что-то самое главное в жизни и забывшая, что же для нее важнее всего. Повествование, приоткрывая для читателя сокровенную тайну еврея, создает ощущение пронзительной чистоты: даже простой человек наполняет и радостные и печальные минуты жизни глубоким смыслом. У него нет необходимости учить философию или медитировать, глядя часами в одну точку, – еврей от рождения и философ и мистик. Он умеет совмещать несовместимое и заглядывать по ту сторону необъятного, он ироничен и по отношению к себе, и по отношению к окружающему миру. Ведь душа стремится к совершенству – а этот мир совсем не идеал. ...

МАМА - Мама, - говорю, - а не поехать ли нам в Загорск? А она молчит. Молчит и молчит. Кольцо крутит без цели. Кому Загорск, а ей Сергиево: шестьдесят шестая верста от Москвы, паровиком, по Ярославской дороге. Билет третьего класса - восемьдесят копеек в один конец. Второго класса - рубль двадцать. К первому классу не подступись. Шла война. Та самая, про которую говорили, что она последняя. Та самая, с которой повели отсчет - Первая мировая. Родственников моих выселяли из прифронтовых районов, где пребывание их считали нежелательным, родственников моих брали в заложники, - а "в случае измены со стороны еврейского населения, заложники будут повешены". Год подходил к концу, первый военный год, и лиц иудейского вероисповедания изгнали вдруг поголовно - из Курляндии и Ковенской губернии. За двое суток всех вывезли из Ковны: даже рожениц, тяжело больных с сумасшедшими, раненых солдат с Георгиевскими крестами. Товарные составы покатили прочь, в неизвестном направлении, и мелом было начертано на них - "шпионы". Холод в теплушках, теснота, спертый воздух, груды тряпья и грязных подушек, здоровые вповалку с тифозными: вагоны содрогались от стона и жалобного детского плача. Как вывезли мою маму, в какой теплушке - этого я не знаю. В свое время не спросил, не знал даже, о чем спрашивать, а она не сказала. Знаю только: маме повезло. Она попала под Москву, в маленький городок, где жил ее дядя-холостяк, зубной врач Соломон Нахманович Рит. Было это в пятнадцатом году. И было то Сергиево. ...

Две недели без перерыва шел дождь и стояла необычайно теплая погода, какой - как сообщили - никогда ранее не было. Я с беспокойством подумал, что если самолет, на котором вы улетели, это современный ковчег, то, видимо, начался потоп. Но всё закончилось вполне благополучно, выпал снег, и сейчас довольно холодно... Шалом вам, Иерусалиму и всему миру! Вчера были в Востряково. Подсадили цветов, помолился старичок. По традиции всех обошли, а до бабушки Дины еле добрался. Всё замирает до весны... Ты наверное думаешь, что изменениям в вашей жизни соответствуют хоть какие-то изменения в жизни других, - увы! Наши родственники живут по-прежнему, проявляя вежливый интерес к твоему житью-бытью и, естественно, передавая приветы. Судьба редко дает таких друзей, которые настолько тоскуют, что в состоянии заказать телефонный разговор с заграницей. Тут дело не в деньгах, дело в степени дружбы. Разошлись интересы потихоньку. У каждого своя шерсть и свои блохи... Написание писем теперь такая редкость! Старомодно, как зажигать свечи. Почти все любят говорить и мало кто любит слушать, а с письмами наоборот: чаще любят получать письма, чем их писать. Почему бы так?.. Есть у нас люди, которые интересуются только Кексом или преимущественно им. Сообщите для жаждущих, как у него дела. Его московская подружка Белка, рыжая собачка-старушка, всё еще пытается играть и, как люди, не чувствует своего возраста... ...

МОЙ МИР Мама на диванчике, папа на раскладушке, няня на полу, мы с братом в кроватках: вся комната - одна большая постель. Утром я просыпался, заползал под одеяло и ползал там в душной, таинственной темноте, чтобы никто не догадался, откуда, наконец, я вылезу. А вылезал я в тесный, скученный мир, в котором малышу было просторно. Стояла в комнате швейная машина знаменитой фирмы "Зингер", и всё свое довоенное детство я просидел под ней, на широкой ножной педали, как в кабине грузовика, крутил с наслаждением колесо с фигурными спицами, и гудел гудком, и рычал мотором. Днем в коридоре не зажигали свет, и делать там было нечего. Телефон висел на стене - не дотянуться, а возле него стояла плетеная соседская корзина. Я забирался на нее, переступал ногами: корзина прогибалась, хрустела ржаным сухариком, и от этого хотелось смеяться, как от щекотки. А там и Ритка выходила в коридор, Ритка ба-ритка здоровая нога, и было уже не скучно, а привычно. По воскресеньям родители собирались в кино, и я заранее начинал хныкать, чтобы не уходили. Папа сдавался первым: гори оно огнем, это кино, никуда он не пойдет, - и мы усаживались в обнимку на диване. На мне матроска - от брата перешла, и папа молодой - на ногах бурки, и елка под потолок, чтобы разглядывать теперь на снимке, сквозь увеличительное стекло: шпиль на макушке, дед Мороз, обложенный ватой, гуси-зайчики хрупкого вздутого стекла, - детям моим достались эти зайчики, пережившие мировую войну. На праздник собирались квартирные дети: Ритка-баритка в ситцевых нарядах, ясноглазая девочка Нина, ровесница брата, он сам со значком на груди: не ворошиловский ли стрелок? Вот и пирог несут, с изюмом и корицей, который испекла моя мама: на керосинке, в алюминиевой форме "Чудо", с открытыми сначала отверстиями, а затем с закрытыми, чтобы всласть подрумянился. Корицей пропахло детство. Запахом корицы. ...

НАМЕРЕНИЯ - Мама, - говорю, - а не поехать ли нам в Каунас? - В Ковну, - говорит. - Давай поедем. - А оттуда, - говорю, - в Загорск. ...

СНЫ Жил на Востоке шах, великий и могучий повелитель, который проснулся однажды утром в препротивном настроении. "Эй! - вскричал он. - Приведите немедленно самого главного толкователя неразгаданных моих снов". Побежали - привели самого главного толкователя, и шах сказал так: "Ночью мне приснился неприятный сон. Я увидел во сне, что у меня выпали зубы, все до единого. Что ты скажешь на это?" - "Это плохой сон, - ответил самый главный толкователь. - Это очень плохой и очень печальный сон. Он говорит о том, о великий шах, что тебя постигнет большое горе. Ты непременно увидишь смерть всех своих близких". - "Ах, так! - в гневе сказал шах. - Гоните прочь этого глупца, дайте ему пятьдесят ударов по пяткам и приведите ко мне первого заместителя самого главного толкователя неразгаданных моих снов". Побежали - привели заместителя, и шах снова рассказал свой сон. "А ты что скажешь на это?" - "Это очень хороший сон! - радостно воскликнул первый заместитель самого главного толкователя. - Это замечательный сон - и лучшего не надо! Этот сон говорит о том, о великий шах, что тебя ожидает непременное счастье. Ты переживешь всех своих близких!" - "Это другое дело, - сказал шах. - Выдайте этому заместителю пятьдесят золотых монет..." Событие ничто - толкование всё. Они увидели меня и говорят: ...

ДОМ Вот дом, который построил Гребенщиков. К тысяча девятьсот четырнадцатому году: нашел же время! Александр Сергеевич Гребенщиков, колежский асессор, главный инженер Императорского Московского университета построил пятиэтажный доходный дом: в центре Москвы, на Никитском бульваре, тыльной стороной к Мерзляковскому переулку. ...

    Ако быши чадо, годков семи-восьми, я потихоньку выскользнул из окошка нашего маленького дома, одного из череды тех жалких лачуг, что тесно жмутся друг к другу, прячась за переулками старого Яффо. Это было назавтра после великого дня - Йом Кипура. В меньшей из двух комнат, составлявших наше жилище, сосредоточенно и увлеченно учил Тору мой отец. В другой комнате моя мать из последних сил пыталась своим утомленным голосом заставить шевелиться изрядно серые извилины мозга нерадивого ученика.    Меня же тянуло к себе море. Его дикий пустынный берег, густо усеянный острыми скалами. Сидя на влажном валуне, я в замешательстве наблюдал за тем, как волны разбиваются в брызги о прибрежные камни. Волна угрожающе дыбится и... беспомощно размазавшись о берег, торопливо освобождает место своей следующей сестре. Та в свою очередь пытает свое счастье. Но им не устрашить валун, который уверенно стоит там, где ему определил стоять Творец. На посту навек.     Я переживал редкие минуты душевного покоя, которые в том стесненном положении, в котором была наша семья, в той жестокой, беспощадной войне, которую вело с нами сизифово бытие, были благодатной передышкой. Это было бегство ради встречи с могучими силами природы, настоящими солдатами Творца. ...