Несколько лет назад я отмечал 34-летнюю годовщину своего ареста. Кто-то скажет: «Нашел чему радоваться!». А я радуюсь. Радуюсь тому, что пережил этот черный день, первый допрос на аэродроме, первый час в тюрьме Большого дома, долгие дни в одиночке.
Я мог быть убит во время ареста, сбит в воздухе, расстрелян по приговору суда, как того требовал «народный» обвинитель.
Я мог быть убит на пересылке блатными и загнуться за одиннадцать лет владимирского централа и Дубровлага. Но я остался жив. Я вспоминаю свой последний путь «на воле» — из аэродрома в тюрьму — на кагебистской «Волге». Было 15 июня 1970 года. Утро. Синее небо. Вот молодая мама толкает перед собой коляску. Идет детвора. Жизнь. А у меня уже нет жизни. И я спросил себя со всей откровенностью человека, которому уже не перед кем рисоваться: «Ну что, жалеешь?», и ответил себе: «Нет, не жалею».
Я так любил Израиль, что если бы не попытался бежать туда, презирал бы себя всю жизнь. И теперь я знаю, что любил по-настоящему — всем, что у меня есть. Любовь... Желание пожертвовать, отдать все любимой, когда сама возможность дать, не получив ничего взамен, — уже счастье. Откуда это берется у человека — против всякой логики и инстинктов эгоизма? Может ли такое быть? Очевидно, может. Ведь самый главный импульс в поступках человека — это стремление к всесилью: много денег, много власти, много (как можно больше) удовольствий. Это нескончаемое стремление к безграничному, безусловно, проистекает из того, что и мы сотворены по Образу и Подобию. Но инстинктивно стремясь к тому, чтобы быть подобными Ему, лишь немногие понимают, что высшее Его могущество в том, чтобы давать — любить бесконечно. И рад я тому, что хотя бы на какой-то миг смог приблизиться к осуществлению этого Подобия.
...
Читать далее...