Когда я в первый раз зашел в большую, красивую, единственную уцелевшую после войны синагогу в Риге, сохранившуюся благодаря тому, что фашисты расположили в ней конюшню (остальные синагоги были сожжены, а центральная – вместе с людьми), я неправильно прочел надпись над «арон а-кодеш» - ковчегом для свитков Торы. Там были написаны слова «Благословен Б-г, что не дал их зубам растерзать нас» (Теилим 124:7). А я прочел «…не дал им двоим растерзать нас». Причина ошибки простая: «лешинейем» (их зубам) и «лешнейем» (им двоим) – слова очень похожие. Но стоя в этой уцелевшей синагоге, я подумал, что ошибка была «правильной». Так тоже можно прочитать этот псалом в наше время. И эти двое, от которых нас спас Б-г, не дав уничтожить нас полностью, – Гитлер и Сталин, да сотрутся их имена. Два Амалека, две катастрофы, физическое уничтожение евреев и уничтожение их душ.
С тех пор, как я стоял в рижской синагоге и разбирал надпись над арон а-кодеш, прошло двадцать с лишним лет. Сегодня я живу в месте, расположенном между Йерушалаимом и Хевроном на дороге праотцев, и из нашего поселения видно Храмовую гору. У нас в доме, в Неве Даниэль, гостит семья из Америки. Муж и жена – лет шестьдесят с лишним – не говорят на иврите, но мы легко находим общий язык, хотя мой разговорный английский далек от совершенства. Нас связывает больше двадцати лет дружбы. И началась она в тяжелые годы в ныне покойном Союзе, откуда на протяжении десяти лет я и моя семья пытались выбраться в Израиль. Тогда, года двадцать два назад, советские власти не хотели давать Пэм Коэн визу на въезд. Отказ во въездной визе был самой высокой оценкой ее деятельности, направленной на спасение советского еврейства, и она сама была рада ему больше, чем Нобелевской премии за мир. В конце концов, благодаря усилиям хельсинкской группы диссидентов удалось пробить ей визу в Москву. Мы встретились на одной квартире, в которую набился отказной народ, но к тому времени мы уже были хорошо знакомы по телефонным разговорам. Она навестила меня и мою семью, и мы долго говорили. В последний ее вечер в Москве я приехал в гостиницу (что было небезопасно), где она остановилась, и мы сидели в лобби с ее помощником. Пэм плакала, не переставая. Плакала о евреях, погибающих физически и духовно. Среди отказников были люди, которые ждали разрешения на выезд больше двадцати лет, были больные, которых лечение на Западе могло бы спасти, были изгнанные со всех работ, были осужденные и отбывающие сроки, были преследуемые ГБ, были дети, которые жили в ненормальных условиях и подвергались ежедневным издевательствам в школе (некоторые из них получили отказ на выезд еще до своего рождения и когда подросли, образовали группу «второе поколение в отказе») и многие, многие другие. Была и другая проблема: евреи, не связанные ни с Израилем, ни с еврейством. Они никогда не подавали на выезд, не интересовались Израилем, понятия не имели ни о Торе, ни о своей истории. Большинство из них погибали духовно, погибали для еврейства, для будущего Израиля, и когда мне говорили: «Подожди, через пять-десять лет все равно будет большой выезд», я отвечал: «Через десять лет вам некого будет вывозить». Мне казалось, что интенсивная ассимиляция мозгов и тел прикончит все. Был ли я прав - не знаю, но так я понимал ситуацию. Пэм плакала в гостинице на глазах у всех, будто у нее только что случилось какое-то горе. Она не могла прийти в себя от всего, что она увидела и услышала, встречаясь с людьми на квартирах, от отчаяния евреев, от проявления ими твердости духа – от всего. Мне было не по себе. До того, как я увидел, как плачет еврейка, познакомившаяся с «еврейством молчания», как называли нас, я сам не понимал всю трагичность положения. Мне казалось, что в моих ушах зазвучали слова пророчества Амоса: «Упала, больше не встанет дева Израиля, брошена на земле ее, кто ее поднимет?» (5:2). Знакомство с посланцами Пэм, приезжавшими из Америки по туристическим визам, убегавшими от своих навязчивых гидов и встречавшимися с отказниками на квартирах, началось за год до нашей встречи в Москве. В то время у меня произошел разрыв с моими предыдущими «контрагентами». Основным из тех, кто помогал религиозным (и не только религиозным) группам отказников, был Джинджи из Англии. В восьмидесятом году он решил, что если евреям не дают выехать, то нужно распространить «идишкайт» в Союзе. Такой план не мог спасти большое число людей от ассимиляции, и был обречен на провал: борьба за Тору без борьбы за свободу невозможна. Но жизнь внесла свои коррективы, и распространение знаний Торы стало не только изучением ее основ, но и протестом, бескровным сопротивлением. Тора ожила, стала важной и действенной, превратилась в силу освобождения от советской ментальности и подсказала, как воспитывать детей. Общение с приезжавшими мудрецами Торы и интересными людьми было принципиально важным и помогло выжить духовно и физически. Я, со своей стороны, старался собрать на квартирах как можно больше отказников и просто евреев, чтобы они могли услышать живое слово Торы и получить возможность общения. Джинджи сделал из своего дома в Лондоне штаб-квартиру. Находил желающих поехать в Союз, инструктировал очередную пару, отправлявшуюся в Москву, снабжал их книгами, необходимыми вещами и кошерными продуктами, потом отвозил на своей машине в аэропорт, а затем встречал, привозил к себе, записывал рассказы и отчеты. И так – годами! Один раз он приехал сам, и нам удалось переговорить. Но в какой-то момент все начало портиться. Приезжие начали говорить, что нужно учить несколько человек Талмуду и Галахе, а встречаться с большим числом людей для них опасно. В это же время в отказническом движении начались ссоры и борьба за лидерство. В этом нет ничего страшного, как в любой конкуренции, но это было не для меня, так как превратилось в политику, далекую от Торы. К тому времени каждый вечер у меня был урок на квартирах. Учили недельные главы, пророков, Мишну, Гемару. Всегда любой разговор был связан с Землей Израиля. На второй седер Песаха меньше пятидесяти человек не собиралось, Пуримшпиль играли несколько раз – все желающие не могли войти сразу. Я принял решение сражаться в одиночку. Я объяснил Джинджи, что не хочу заниматься пятью-семью мальчиками, развращать их подарками из-за границы и вариться в склоках узкого круга. Отношения накалялись, и я попросил забыть мой адрес и телефон, чем, конечно сильно обидел его, но даже мысли о том, чтобы оставить встречи с большим числом евреев на квартирах и самую различную деятельность, как ксерокопирование и распространение литературы, я не мог допустить. Народ поднимается, на твоих глазах происходит чудо возрождения… и тут отойти в сторону, заняться изучением Талмуда в узком кругу – и только? Тот, кто говорит, что у него нет ничего, кроме Торы – даже Торы нет у него.
...
Читать далее...
