Первую часть статьи можно прочитать здесь.
Мученичество
Обретя в захваченной Иудее многих еврейских союзников, Cелевкиды были поражены готовностью другой части народа, хасидим, терпеть невероятные муки и добровольно идти на смерть ради своей веры (кидуш а-Шем, то есть освящение Имени Творца через самопожертвование). Ни репрессии оккупантов, ни предательство еврейской элиты не могли сломить этого сопротивления, заставившего пришельцев понять, что Б-г Израиля не уживется с другими богами в общем номенклатурном пантеоне, пополнявшемся по ходу греческих завоеваний на Востоке.
Исторические хроники сохранили множество преданий о самоотверженном поведении евреев, принимавших любые муки ради того, чтобы не нарушить главных запретов Торы. Нет сомнения в том, что данная традиция существенным образом повлияла на позднейшие концепции религиозного мученичества в христианстве и исламе; к примеру, история "Хана и семеро ее сыновей", которая приведены во 2-й и 4-й Книгах Маккавеев, благополучно перекочевала в христианство.
Острое звучание данной темы в настоящее время, на фоне многочисленных проявлений мусульманского шахидизма, побуждает охарактеризовать основные различия между идеей религиозного мученичества в иудаизме и в исторически связанных с ним религиях. Постулируя кидуш а-Шем в качестве обязанности каждого еврея при определенных, вынуждающих к тому обстоятельствах, иудаизм, как религия жизни (торат-хаим), не утверждает мученичество в качестве положительного ориентира, к которому нужно стремиться. Позицию еврейского мученика почти во все времена можно было сформулировать следующим образом: "Я люблю дарованную Б-гом жизнь, но не желаю и не могу спастись ценой отказа от ее смысла". Перспектива обращения в другую религию безусловно мыслилась иудеем как отказ от смысла жизни, побуждая его к последнему подвигу, когда иного выбора, кроме гибели и отступничества, у него не оставалось.
Верно, что это "не желаю и не могу" иногда воспринималось окружающими как невероятное равнодушие иудеев к смерти. Более того, история доносит до нас свидетельства о значительных еврейских коллективах, для которых была характерна в определенный период едва ли не жажда мученичества. Нечто подобное можно утверждать о рейнских общинах XI-XII вв., которые были охвачены сильнейшим мессианским настроением (хасидей Ашкеназ). В ряде случаев члены этих общин не дожидались, пока их убьют за отказ креститься, и убивали собственными руками своих жен и детей, а затем и самих себя, в окруженных крестоносцами крепостях.
Тем не менее, необходимо подчеркнуть, что убийства близких и самоубийства совершались евреями рейнских общин в виду совершенно реальной угрозы принудительного крещения. Кроме того, установившаяся по следам этих событий алахическая норма иудаизма запрещает еврею убивать самого себя или своих детей из опасения насильственного обращения в чужую веру (Шулхан Арух, Йоре Деа, 157). Таким образом, утверждение о нехарактерности для иудаизма добровольного мученичества можно повторить как отражающее общую позицию еврейской религии.
Разумеется, в еврейской традиции можно найти утверждения, согласно которым "этот мир подобен прихожей, а мир грядущий – чертогу", но в целом для нее характерно настойчивое утверждение достоинства человеческой жизни, при безусловном признании того, что Творец этого мира является Единственным, Истинным и Благим Богом. Как следствие, стимуляция добровольного мученичества не присуща иудаизму. Свод еврейских религиозных представлений, связанных с идеей кидуш а-Шем, всегда предполагает наличие непосредственной угрозы тому, без чего любимая иудеем жизнь лишается своих оснований. Именно поэтому всевозможные сатанисты и гностики часто видят в евреях ненавистных агентов Живого Бога, уничтожив которых, можно сломать ограду "концентрационной вселенной" и вырваться из-под власти "демиурга".
С другой стороны, фундаментальное еврейское жизнелюбие вовсе не тождественно заявлениям недоучившихся гуманистов, согласно которым человеческая жизнь является высшей ценностью. Человеческая жизнь есть условие существования ценностей, но сама она как "высшая ценность" котироваться не может. Понятно, к примеру, что продолжение жизни важнее самой жизни, и об этом свидетельствует каждая женщина, решаясь родить ребенка (а в прежние времена, когда роды были много опаснее, это свидетельство было еще весомее). Еврейская позиция вовсе не постулирует "выжить любой ценой" в качестве абсолютного принципа; напротив, ей хорошо известна цена, которую за индивидуальное выживание человеку платить не стóит, и оттого, наверное, еврейство как коллектив оказалось таким живучим.
Свет
Этот аспект неизбежно присущ празднику света, отмечаемому в самое темное время года. Здесь естественно усмотреть аналогию с обычаями многих народов, косвенное признание чего мы находим уже в Талмуде (Авода зара, 8а), где по ходу алахической дискуссии об ограничениях, которых надлежит придерживаться евреям во время языческих праздников, приводится следующая агада:
"Сказал рав Ханан бар Рава: Календа [Calendae] – восемь дней после зимнего солнцестояния, Старнуна [Saturnalia] – восемь дней перед зимним солнцестоянием, и запомнишь это [посредством стиха из Псалмов, 139:8]: "Спереди и сзади Ты притеснил меня". Учили мудрецы: увидев [с наступлением первой зимы], что день становится все короче и короче, сказал Адам: "Из-за того, что я согрешил, мир темнеет и возвращается в хаос, это и есть та смерть, которой наказали меня Небеса". Сидел восемь дней в посте и молитве. Увидев по прошествии зимнего солнцестояния, что день снова становится длиннее, сказал: "Так устроен мир". Установил [Адам] восемь праздничных дней, а на следующий год праздновал и те, и другие [до и после зимнего солнцестояния]. Он установил праздновать их для Всевышнего, а они [язычники присвоили себе эти праздники и] установили их праздниками для идолов".
В Талмуде не проводится прямая связь между восьмидневным праздником первого человека и позднейшим установлением Хануки в месяц кислев, когда начинается ткуфат-тевет, то есть период постепенного увеличения светового дня. Время празднования Хануки объясняется в еврейской традиции исторически, как дата очищения Храма победившими Хасмонеями, а не "природно". И все же определенная связь здесь угадывается, поскольку именно этот период был выбран для праздника из целого ряда знаменательных дат, связанных с Хасмонейским восстанием и упомянутых в Мегилат Таанит1.
Утверждение о том, что уже "на следующий год установили эти дни праздничными", трудно признать отражающим историческую действительность. Сроки празднования, характер, главные смысловые акценты Ханукки определились постепенно и, возможно, в некоторой связи с вышеприведенной аггадой из талмудического трактата "Авода зара". То, что этот момент не заявлен в еврейских источниках явным образом, можно объяснить нерасположенностью Талмуда к "естественному" истолкованию религиозного действия. Правомерность подобного умолчания подтверждает сегодняшняя ситуация в США и других странах Запада, где для значительной части неортодоксального еврейства Ханука превратилась в бессодержательный суррогат Рождества.
Примечание
1Например, 17 элула (вероятный день начала восстания), 13 адара (день Никанора), 23 ияра (захват иерусалимской крепости Акра), 23 мархешвана и 3 кислева (дни удаления греческих культовых сооружений, сурига и симуот, с Храмовой горы), 28 швата (день снятия Лисием осады с Иерусалима) и др. При выборе даты начала праздника Ханука сыграло роль и то обстоятельство, что 25 кислева был заложен фундамент Второго Храма при пророках Хаггае и Зехарьи (около 520 г. до н.э., за три с половиной века до Хасмонейского восстания) и в этот же день, 25 кислева, согласно I и II книгам Маккавеев, Храм был осквернен Селевкидами.
(Из статьи: Ханукальный лексикон. Впервые опубликовано в журнале "Окна", 18 и 25 декабря 2003 г.)
.jpg)
