Между Одессой и Петербургом ходит скорый поезд. В полдень ему дают третий звонок на перроне одесского вокзала, а приходит он в столицу на вторые сутки в девять утра; обратно он выходит вечером и прибывает в Одессу около шести часов после обеда. Если вы сосчитаете, то увидите, что по дороге туда он встречает первую полночь около Бердичева. а вторую несколько дальше Двинска; на обратном пути первая полночь у него приблизительно в Луге, а вторая - где-то не доезжая Ровно. По обе стороны его полотна расстилается многоземельная, но тесная страна - черта еврейской оседлости. Я встретил первое января 1904 года в вагоне близ станции Луга. Первое января 1905 года в вагоне за Двинском. Первое января 1906 года в вагоне около Бердичева. Первое января 1907 года в вагоне где-то не доезжая Ровно. - Я немного устал. ...

24 апреля умер Эзер Вайцман – седьмой президент Израиля. В семье Вайцманов государственная деятельность была наследственным занятием: родным дядей Эзера был первый президент Израиля Хаим Вайцман. Сам Эзер Вайцман родился в Тель-Авиве в 1924 году. Он был призван в британские ВВС и воевал во время Второй мировой войны в Египте и Индии. Именно под командованием Вайцмана в 1947 году на территорию Эрец Исраэль были доставлены первые боевые самолеты, закупленные в Чехословакии. После провозглашения Государства Израиль и во время Войны за независимость он был летчиком-истребителем, затем (с 1958 по 1969) – Главнокомандующим ВВС Израиля. В 1969 году Эзер Вайцман вышел в отставку и занялся политикой. Он вступил в партию «Херут» («Свобода») и с 1971 года был председателем ее правления; в 1977 году возглавил предвыборный штаб партии «Ликуд» и привел ее к первой в истории победе на парламентских выборах. В те годы Вайцман считался вторым человеком в стране после Бегина. ...

 Речь пойдет о тех временах, когда я учился в рижском Политехе и одновременно приобщался к любви к Сиону. Эти две вещи было довольно трудно совместить. На носу были экзамены по физике, а я как раз достал самоучитель иврита, который нелегально переправили из израильского посольства.   А-а-а, Вы недоумеваете: с какой стати такие вещи надо переправлять нелегально? Так, ведь, вся история происходила не в 2005-м, а в 1966 году, когда за симпатию к израильскому агрессору совсем не жаловали.   ...

  И не быть по-другому… Ни ада, ни рая Мы не ждём. И на грани отпущенных лет Мы становимся этой Землёй, умирая. Это длится Исход, и конца ему нет… Саша Алон     Заголовок этой статьи может смутить читателя, но, тем не менее, я останусь при своём и попрошу своих коллег – редакторов "Земли под ногами" оставить его без изменений. Об этих похоронах я узнал в самолёте, следовавшем рейсом Киев – Тель-Авив. Глава религиозно-сионистской общины города Харькова рав Шломо Асраф, сидевший в соседнем кресле, перед взлётом сказал мне, что в их общине произошло страшное несчастье: один из выпускников харьковского лицея "Шаалавим" погиб несколько часов назад в автокатастрофе, по дороге домой. Я искренне посочувствовал и поинтересовался подробностями.     "Ты себе не представляешь, что это был за парень! - чуть не плача продолжил Шломо Асраф. – Он один из первых наших репатриантов, учился в военной ешиве "Нир" в Кирьят Арбе, не так давно женат, маленькая дочь, живёт в Нофей Нехемья…" "Как его звали?" – спрашиваю я, уже предчувствуя ответ. "Давид Альтшулер, но все его звали "Джином" – он был рыжим – "джинжи" на иврите – звучит почти одинаково…",- ответил рав Шломо и оставил меня подавленно молчащим на протяжении следующих часов полёта. "Ты знал его?" - поинтересовался Шломо, заметив мою реакцию.     Знал ли я Давида?.. Здесь я начну свой рассказ. Давид учился в Харьковском еврейском лицее "Шаалавим" и оттуда приехал в Израиль по программе "НААЛЕ". Закончив школу "Мигдаль-Ор", Давид с группой одноклассников поступил в армейскую ешиву "Нир", находящуюся в городе Кирьят-Арба. В рамках учёбы в таких ешивах ребята служат в армии. Так и Давид отслужил положенный срок в боевых частях. ...

   Встать первым и пойти навстречу неизвестности, когда не знаешь и не можешь обернуться и посмотреть, идет ли кто-то за тобой, - как это трудно! В моей памяти навечно завпечатлелась фотография, сделанная в Москве в конце семидесятых годов. Стоят несколько молодых ребят с плакатами, требующими свободы выезда. Рядом - в непонятной позе - милиция. Вокруг - обычная городская жизнь. Куда-то идут прохожие, движется транспорт. Никто как будто не обращает внимания на происходящее рядом с ним, или боится обратить. Потому что для них, проходящих мимо, даже неевреев, есть в этой демонстрации упрек, брошенный всей их жизни. Ведь и они что-то понимают, чем-то недовольны, возможно, даже чувствуют протест против гнусной советской действительности, окружающей их. Но вот не смогли, не посмели, как вот эти, встать или выйти первыми. Я смотрю на лица молодых демонстрантов, в их глаза. Я читаю в этих глазах смущение, растерянность, вызов. Да, конечно, вы совершенно правильно обратили внимание на два первых слова. Они не говорят о решимости и решительности демонстрантов. Но, поймите, очень неудобно встать и выйти из контекста жизненой рутины и вдруг оказаться на глазах у всех. Вопросы "Как они смотрят на меня?", "Что они обо мне думают?" висят в воздухе. Ну, а вызов? Он от отрешенности. Те, кто выходили, должны были решить и отрешиться. ...

 Я знаю, что такое обменяться взглядом. Я знаю, что у взгляда есть вес и сила удара. А то, что взглядом можно приковать человека, я выучил на собственном опыте. Это произошло в политической зоне ЖХ-36 уральского Дубравлага в 1976 году. Мы, группа арестованных сионистов, жили в трех измерениях. Во-первых, подневольные зэки. Во-вторых, члены нелегальной сионистской организации. А в-третьих, политические заключенные, объединенные узами лагерной солидарности со всеми политическими группами и группировками зоны. Нашей еврейской борьбой была борьба за соблюдение традиции, в частности – за право ношения кипы. Советские формально преследовали нас не за то, что мы носили кипы, а иезуитски – « за нарушение формы одежды» – кипа то в инструкциях ГИТу не записана. ...

В 1985 году обратилась ко мне группа еврейских студенческих лидеров из Канады и США с предложением предпринять какую-нибудь акцию для спасения советских евреев. К тому времени я - после своего 11-тилетнего заключения в ГУЛАГе - уже четыре года жил в Израиле. Но друзей своих не забывал. Поэтому и согласие было быстрым: конечно, выезжаю на акцию. ...

  Автору этих строк чуть больше сорока лет. Возраст этот называется по-разному. У некоторых это «кризисный возраст», у других - «бальзаковский». А вот по мнению создателей знаменитого советского фильма «Москва слезам не верит», которое нашло свое выражение в словах героини Кати Тихомировой, «в сорок лет все только начинается». В детстве, где-то лет в шесть или семь, случайно заглянув в паспорт бабушки, я узнала, что она еврейка. Меня это очень удивило и вызвало много вопросов, которые я не могла четко сформулировать. Но, как я сейчас себе представляю, в моей голове крутилось что-то вроде: «мы другие? Мы хуже? Мы чем-то виноваты?» Это детское недоумение возникло не на пустом месте. Что-то постоянно висело в воздухе: долетало обрывками из разговоров взрослых на улице, угадывалось в жестах и выражениях их лиц, в детских обидных словечках и считалочках. Мне очень важно было узнать, что это значит «мы – евреи», но почему-то я предпочитала не спрашивать. Наверное, чувствовала, что удовлетворительного ответа все равно не получу. Но я стала наблюдательней и уже ничего не пропускала мимо ушей, а внимательно вслушивалась и наблюдала за происходящим. Бабушка была человеком очень ранимым. Единственно, что ее спасало – это чувство юмора. Когда она все же давала волю своим эмоциям, они выливались в слова негодования, за которыми не скрывалось и не могло скрываться никаких «аргументов защиты». ...

  Предисловие. Самые яркие впечатления у человека - это детские впечатления. Чем старше становится человек, тем ближе и ярче его воспоминания детства. Медики говорят, что это обусловлено возрастной психофизиологией. Эпизоды жизни своей семьи я частично описывала в отрывочных детских воспоминаниях. И сегодня разрешите мне рассказать вам еще одну маленькую историю моей семьи. Первым ребенком в семье Льва и Веры Месежниковых была Фаина, старшая сестра моей бабушки. Или, как ее ласково все называли, Фаня. По рассказам моей бабушки, это была необыкновенной красоты девочка. В детстве говорили, что на Фаню по-особенному смотрит Б-г. В школе она писала стихи. Ее родители, мои прабабка и прадед, отправили Фаню учиться в Берлин. Там она поступила в университет на медицинский факультет. Я помню ее фотографию, которая, к сожалению не сохранилась. На этой фотографии она плывет на лодке в красивом белом платье и белой шляпе. Вернувшись в двадцатые годы в Россию, она начала работать врачом. Заметив ее трудолюбие, из обычной больницы Фаине Львовне Месежниковой предложили перейти в так называемую «Кремлевку». К сожалению, мне неизвестно, лечила ли бабушка Фаина Иосифа Виссарионовича. Но в 1936 году она попала в Бутырскую тюрьму как «немецкая шпионка». В то же время в тюрьме оказался мой дедушка Саша, молодой преподаватель политэкономии МГУ. Моя прабабушка Вера приехала из Глухова в Москву спасать Фаину, а также помочь своей младшей дочери Эстер. В феврале 1937 Фаину расстреляли. Моего деда из Бутырки этапировали в лагерь. В апреле у моей бабушки Туси родились девочки-близнецы: мои мать, Светлана, и ее сестра Галя, родные племянницы их тети Фаины, которую они видели только на немецкой фотографии. Об ужасах сталинского террора написано много. Фигура зловещего вождя до сих пор интересна исследователям. 21 декабря 1959 года выдающийся антикоммунист Черчилль скажет следующее: «Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему изменчивому и жестокому времени того периода, в котором проходила вся его жизнь». Со слов моей бабушки остались неизвестными многие подробности трагического, последнего года жизни ее сестры Фаины. Одно обстоятельство стало известно уже после ее смерти. Фаина и ее муж Яков, были членами подпольной антисталинской «коалиции», в которой состояло очень много еврейских интеллигентов. В течение полугода Фаина сидела в одиночной камере Бутырской тюрьмы, где, как и многие люди того времени была подвергнута пыткам офицеров НКВД. К сожалению, мне не удалось выяснить ни у кого никаких дополнительных фактов. Я была слишком маленькой, чтобы разобраться в этих отрывочных данных, которые слышала от своих родных. У наших соседей в городе Рязани, где прошло мое детство, (туда из Москвы выслали мою бабушку с детьми), почти у всех, у кого мне приходилось бывать дома, были обязательные портреты Иосифа Виссарионовича. Эти портреты были разные: настенные, стоящие на столах, вышитые на ковриках, висевшие в углах вместе с православными иконами. В нашем доме никогда не было его портрета. И быть не могло. ...

  Если бы три тысячи триста лет назад печатались газеты, тогдашние журналисты отметили бы в весенних номерах своих изданий, что бывший придворный Моше, когда-то занимавший высокое положение при дворе фараона, встал во главе государственных рабов и осуществил беспрецедентную по своим масштабам операцию по выводу еврейского народа из беспросветного рабства на свободу. Но, как известно, журналистика в то время была не развита. Откуда же об этой операции знает все человечество? ...