...

Ведущий 1: Мы собрались здесь, чтобы рассказать вам историю. Сначала мы хотели рассказать историю одного человека - еврейского парня из Москвы, Саши Дубового, который стал израильским поэтом и бардом Александром Алоном. Историю парня, который уехал в Израиль в 18 лет, служил в Армии, пережил войну, объездил весь белый свет, писал стихи и пел песни - и погиб в 32 года, бросившись безоружным на вооруженных бандитов в пригороде Нью-Йорка... Ведущий 2: Но мы поняли - невозможно говорить о нем и не говорить о тех, о ком он пел и о тех, для кого писал стихи, - о людях его поколения. И тогда мы решили рассказать историю одного поколения - поколения 18-летних еврейских парней, которые бросали привычный мир и уезжали в Израиль, служили в армии, гибли на полях сражений, защищая свою родину. И хотя большинство из них не сложили стихов и песен - они были достойны того, чтобы о них писал стихи и пел песни Саша Алон. ...

  Саша Алон (1953-1985) безусловно был поэтом. Я не буду расточать его стихам ненужных похвал, только поделюсь своей эгоистической печалью, что разминулся в этой жизни с Сашей Алоном, ибо под гитару и в его живом исполнении — наверняка они звучали и бередили душу. Ибо это та, как мне кажется, разновидность поэзии, что прекрасна в авторских устах (акына, менестреля, трубадура или барда, как говорят сегодня). Но вот образ и дыхание личности — явно ощутимы здесь и подлинны, это большая редкость при сегодняшнем искусстве имитации, несомненный знак одаренности ушедшего поэта.    Но у Саши Алона был и прозаический голос, очерки его — насквозь пронизаны жизнелюбием и высоким духом состоявшейся личности. В такого рода прозе трудно спрятать лицо, автор путевых записок виден весь и опознаваем по мелочам: с кем и как он перекинулся словом, что именно увидел и о чем подумал мельком, каким образом на что среагировал и какие обронил случайные фразы.   Очень тебя прошу, читатель, обратить внимание, как без раздумий влез Саша Алон в драку где-то на Таиланде, защищая случайного приятеля (а в руках у Саши палка, а у нападающего — стальной меч); как и что написал Саша о людях, предавших Израиль; какими глазами, путешествуя по городам и странам, видел он их природные и рукотворные красоты. И на запись его в книге отзывов о музее в Хиросиме обратите, пожалуйста, особое внимание.    Было лет ему совсем немного, когда он погиб, оттого и жизнь его недолго изложить. Он родился в пятьдесят третьем году в Москве, после школы поступил он в институт и мог бы — сейчас нелепо даже написать это слово — стать экономистом. В восемнадцать он уже уехал в Израиль. Довелось мне здесь услышать и прочесть о пробудившемся его национальном самосознании, о сионизме, обуявшем его — не верю в это кисло-сладкое сочинение. Интересно ему было уехать, дух приключений кружил ему голову, тесно ему было и душно — даю ногу на отсечение, что именно таковы были пружины отъезда этого способного мальчишки.  ...

  Иерусалим, 1967 год   В этом году я уезжал из Иерусалима, ...

  Однажды в Судный день мой отец стоял впереди меня. Я забрался на стул, чтобы получше рассмотреть его сзади. Гораздо легче было запомнить его затылок, нежели лицо. Его затылок всегда одинаков, а лицо все время движется от разговора, и тогда его рот похож на темные ворота или на развевающийся флаг. Глаза-бабочки или глаза, как почтовые марки на конверте лица, уносящем письмо в дальние страны. Или уши - как паруса в море его Бога. Его лицо бывало или совсем красным, или белым, как его волосы. И волны на лбу, на этом маленьком собственном бережке мирового океана. Тогда я разглядел его затылок. Поперек шла глубокая складка. Настоящая расщелина. Хоть я был тогда далек от Земли Израиля, я впервые увидел глубокое, опаленное солнцем вади. Может, мой отец начался в таком вот вади. Потому что дождей не было и зной делался нестерпимым в Земле, где я еще не бывал, в тот Судный день. Его лицо, как я уже сказал, я вижу лишь теперь, на фотокарточке, хранящейся у меня в шкафу. Оно похоже на лицо человека, который начал есть любимое лакомство, но вдруг обнаружил, что вкус не тот, и испытал разочарование. Об этом говорят приспущенные уголки его рта. Об этом говорит складка у носа. Говорят немые птицы печали, притихшие в уголках глаз. Много свидетельств нахожу я в его лице. Не для того, чтобы вынести ему приговор, но для того, чтобы вынести приговор себе. ...