Если бы сто или даже восемьдесят лет назад кто-нибудь предположил, что идиш станет мертвым или, как минимум, умирающим языком, а иврит будут считать своим родным языком более 6,5 миллиона евреев (включая значительную часть евреев, живущих в диаспоре), его подняли бы на смех. И в самом деле: что могло предвещать гибель идиша в те годы, когда на нем говорило более 10 миллионов, когда в одной только Варшаве выпускалось более сотни периодических изданий на идиш, а в Советском Союзе этот язык был официально объявлен языком делопроизводства в судах многих городов и местечек и преподавания в еврейских школах?
В свете бурного всплеска национального движения и значительного подъема еврейской культуры в конце XIX — начале XX века резонно встал вопрос: какой из языков может быть общим национальным языком еврейского народа? Однозначного ответа на этот вопрос не было. С одной стороны, все наиболее популярные светские еврейские книги были написаны на идиш.
На этом языке писали Менделе Мойхер-Сфорим, Ицхак Перец, Бердичевский, Шолом-Алейхем, Шолом Аш — культовые писатели того поколения, заложившие основы «новой еврейской культуры» и приведшие ее к расцвету. На этом же языке издавались буклеты политических движений, выступали актеры еврейских театров, писались заметки в «прогрессивной» прессе.
Новое поколение, эмансипированное и просвещенное, готовое порвать с «застойной» традицией отцов, отчасти видело в этом языке противовес ивриту — языку Торы, на котором не разговаривали, а лишь писали и учились; «еврейской латыни», языку, который в сознании молодой поросли представлял отживший свое и отставший от времени мир йешив и гетто. Эта часть народа полагала, что превращение идиш из языка рынка в язык литературы и поэзии создаст общую культурную платформу для передового еврейства во всем мире.
Ведь после окончания Первой мировой, после Версальского мира и революции в России значительная часть социально активного еврейства верила, что еще чуть-чуть — и евреи займут свое достойное место в дружной семье европейских народов…
В то же время иврит, язык ТаНаХа и древней Иудеи, представлял вовсе не только седобородый мир гетто, желающего во что бы то ни стало сохранить все как есть. Он представлял всех евреев, которые видели будущее еврейского народа связанным с отстроенным Иерусалимом и ценностями Торы, а не с Польской республикой после демократических реформ и не с коммунистическим Советским Союзом. Возрождение языка иврит стало знаменем сионистов, причем как религиозных, так и светских, — всех тех, кто выступал за полную политическую и культурную независимость взамен эмансипации и культурного приспособления в странах рассеяния.
Бен-Йегуда и его единомышленники совершили настоящий интеллектуальный подвиг, собственными усилиями вернув жизнь языку, который многие столетия не использовался как разговорный. Многие обвиняют Бен-Йегуду в том, что он, будучи до мозга костей человеком светским, подменил иврит «бен-йегудитом», выхолостив этот язык и лишив его библейской глубины и внутренних связей. Можно соглашаться с этим или спорить, но факт остается фактом: иврит является родным языком для большинства религиозных евреев, живущих сегодня в Израиле, и независимо от того, ругают они Бен-Йегуду или хвалят, сам тот факт, что они говорят на этом языке, является прямым следствием его личного примера.
Одними из первых стали писать на иврите Хаим-Нахман Бялик и Шауль Черняховский — поэты, успевшие прославиться своими произведениями на идиш и переехавшие в Палестину на волне Второй алии. Литературные критики дружно обвиняли авторов, писавших на иврите, в плагиате у великих поэтов древности: Йегуды Га-Леви, Алькабейца, Ибн-Эзры или Ибн-Гавироля. В этом вопросе хочется восстановить историческую справедливость. Возможно, Ури-Цви Гринберг, Бялик и Йегошуа Зингер действительно в чем-то подражали великим лирикам средневековья. Но большинство авторов, принципиально писавших на идиш, «заимствовали» еще чаще и куда более откровенно, причем из куда менее высоких оригиналов — из Блока, Есенина, Маяковского, Хлебникова, немецких неоромантиков, австрийских символистов и т.д. и т.п.
Поэтам и прозаикам, писавшим на иврите, пришлось нелегко, а в начале 20-х годов ивритская литература даже пережила определенный кризис. Одной из его причин была нехватка аудитории: на первом плане у молодого ишува стояли проблемы бытовые, а не культурные. Другая причина заключалась в языковой реформе, которой подвергся иврит в начале 20-х под натиском «разговорной действительности». За литературную норму было принято сефардское произношение, с иным прочтением огласовок, с «тав» вместо «сав» и обязательным ударением на последнем слоге. От реформы меньше всего пострадали поэты, выросшие уже в Палестине, такие, как Йегуда Бурла, Ицхак Шами, Йегошуа Бар-Йосеф.
Некоторые, как Фихман, переписали собственные стихи. Однако большая часть стихов на иврите Бялика, Черниховского и других авторов, приехавших из Европы, в одночасье утратила музыкальную связь со слухом читателя, а зачастую—даже рифму. Сравнение «пишет, как Бялик» внезапно из достоинства превратилось в недостаток. Не выдержав ощущения культурного вакуума, многие из авторов на время возвращались в Европу или переезжали в Америку — включая Агнона, Бялика и некоторых других. Следует, однако, отметить, что почти все они вернулись в Эрец Исраэль, не сумев продолжать жить в странах изгнания.
Радужным надеждам тех, кто оставался в Европе, не дано было сбыться — ни в Польше, ни в России, ни в Германии… Идишистская культура погибла вместе с миллионами евреев, погибших от рук фашистов, либо была растоптана и расстреляна во время сталинских репрессий 1949 — 1952 годов. А новое поколение, выросшее на обломках Катастрофы, не вернулось к языку и культуре отцов — ни в Советском Союзе, где оно было лишено права на национальную память, ни в Америке, где хотелось побыстрее слиться с толпой, забыть Европу с ее гетто и лагерями. Но об этом — в следующий раз.
Шмуэль-Йосеф Агнон получает
Нобелевскую премию. На
переднем плане — король
Швеции Густав VI
