Каждый день я благодарю Всевышнего вслух и в мыслях своих за то, что всемогущая советская власть, упорно не признававшая Его существования, не стерла меня с лица земли и не посадила за решетку или в лагерь. А ведь могла… Нет, не только могла, но по своей природе и по логике вещей была обязана это сделать.
Для меня моя жизнь и жизнь моей семьи – более сильное чудо, чем исход из Египта. Но, как и у всякого чуда, у нее есть своя зацепка в реальном мире. Свобода и физическое существование борца за право репатриации в Израиль и распространителя знаний Торы и идей сионизма среди советских евреев в 80-х годах прошлого столетия были подкреплены поправкой Джексона-Вейника, принятой в 1973 году американским Конгрессом.
«Ну и что?» – скажут многие и будут правы. Потому что советским море было по колено, и сенат они в упор не видели, и границы с Афганистаном чуть позже не заметили… И все-таки… Когда США приостановили обсуждение закона о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле, советское руководство призадумалось. В соответствие с этой поправкой льготы мировому монстру могли быть даны только после того, как евреям СССР будут возвращены их права: хочешь – езжай в Израиль, а хочешь – ходи в синагогу по месту прописки, жуй мацу и рассказывай про свободу. И очень хитрая приписка в той поправке – поправка к поправке: критерием проверки должны являться отзывы с мест. То есть, судить о положении в стране и об уровне антисемитизма следовало по оценке лиц еврейской национальности, проживающих на местах, а не по отчетам ЦК.
Надо сказать, что толчком, приведшим к принятию этой поправки была борьба американского еврейства за своих собратьев, отделенных железным занавесом, которую начала «Лига защиты евреев». А ее, в свою очередь, пробудило нашумевшее «самолетное дело» – попытка группы советских евреев угнать самолет и долететь до Израиля в 70-м году. Как только евреи, до того момента считавшиеся навсегда потерянными, вдруг подали голос и перестали быть «евреями молчанья», пробудился еврейский мир США и Европы. Начались демонстрации протеста, и повысилась политическая активность.
«Отпусти народ мой» – было самым популярным лозунгом всего еврейского мира. Советская власть «дала крен» – и евреи поехали. (Вопрос, конечно, куда они поехали… Далеко не все в Израиль.) Но уже к 79 году выезд практически прекратился. И борьба началась в новых условиях. Мы тем временем подали документы на выезд в Израиль, получили в 1980 году отказ и попали в славные ряды «отказников».
В 1987 году КГБ работало по-новому. Оно перестало следить за каждым диссидентом или еврейским активистом, а пыталось брать в свои руки все демократические, религиозные и национальные движения, в том числе и сионистское. Для этого старались внедрить своего человека и поставить его во главе движения. Но если это не работало, действовали другими методами. Зимой за мной установили плотную слежку. Даже не слежку, а сопровождение. Отличие первого от второго заключается в том, что первое нужно для сбора информации, а второе – чтобы запугать. Около дома на Рязанском проспекте стояла легковая машина с замазанным снегом номером. В ней сидело четыре человека. Впервые о ее существовании мы узнали от нашей десятилетней дочери, которая заметила «засаду», гуляя во дворе со своей младшей сестрой. Когда я выходил, одна из дверец машины громко хлопала, и кто-то начинал идти за мной. Это продолжалось часами, пока я не возвращался домой.
Один раз послали сопровождать меня какого-то типа с лицом убийцы. И тут я вспомнил уроки «Уголовного кодекса». Как и Остап Бендер, я «чтил» Уголовный кодекс. И надо сказать, во многих случаях это помогало. Знакомство с его пунктами и подпунктами началось с того, что я приехал домой к своему старшему товарищу и учителю Грише Кантаровичу на занятия Гемарой. А он – вместо того, чтобы погрузиться в тонкости еврейского закона, – достал кодекс совсем другого рода – уголовный. (Гриша – выпускник мехмата Московского университета, для него и Гемара- то не представляла собой особой трудности. Что же говорить об уголовном кодексе?!)
Мы обнаружили в нем много полезной информации. Например, узнали, что, открыть дверь милиционеру ты обязан, но если не открыл – наказания за это не предусматривается. В еврейском законе, кстати, встречаются такие ситуации – «обязан, но свободен от наказания». Так вот, на станции метро «Площадь Ногина» я подошел к милиционеру и сказал: «Меня преследуют». Я знал, что идти за человеком – даже без каких-либо определенных целей – запрещено законом. Подпадает под статью «Преследование». Милиционер подозвал к себе гебешника, попросил у него документы, а мне откозырял и сказал: «Идите». И я пошел. И я ушел от хвоста. А ведь для гебешника – это смерть. Упустил ведомого. Через три часа он нашел меня в городе, шел за мной, дыша в спину, и на каждом уличном переходе говорил: «Вот, ведь, так и под машину попасть можно».
Однажды, поздним зимним вечером я вышел из дому и отправился на занятия по НаХу, которые я должен был проводить на одной из квартир. Изучение Торы не было законным делом в Советском Союзе, поэтому все занятия, о которых, конечно же, не объявляли в газетах, проводили на квартирах. В то время я каждый вечер занимался с кем-нибудь. Было немало людей, которые уже познакомились с Торой и классическими комментариями и хотели изучать пророков.
В 87 году двери в квартирах, где собиралось несколько человек, чтобы почитать еврейские книги и обсудить комментарии к ним, уже никто не выламывал. Это было раньше – с 80-го по 86-ой. Тогда врывались в квартиры, запугивали, переписывали людей, сообщали на работу. Так вот… Когда я вышел из дома, хлопнула не одна дверца машины, а все четыре? Что оставалось делать? Не оборачиваться и соблюдать спокойствие. У перекрестка меня догнали четыре человека: «Куда Вы идете?» Я не стал «качать права» и спрашивать у них документы – на темном перекрестке уголовный кодекс мало помогает. Я сказал, что иду в магазин купить продукты и отнести маме, которая хворает, – что было чистой правдой, так как перед занятиями я собирался зайти к родителям. Они пробурчали что-то вроде «Ну ладно» и пошли со мной, держась чуть сзади. А рядом по проезжей части медленно ехала машина… Метров через двести они снова поравнялись со мной и сказали: «Вы знаете, для нас это трудная работа. Вы сейчас войдете в метро, нам надо идти за вами. А давайте мы Вас подвезем, скажите только, куда надо. У нас вон машина. И вам удобней, и нам легче».
«Вы знаете, – сказал я, – у меня есть принцип: ничего не брать от КГБ». Они поняли, что не уговорить, и мы пошли дальше. Я еду в метро – с двух сторон дверей как конвой, на остановках придерживают ногой двери, чтобы я в последний момент не выскочил и не ушел от них.
Вышел, зашел в магазин. Они за мной. А очереди в ту пору были длинные. Чтобы достояться до кассы, нужно было минут сорок пять. Обычно это время я использовал для чтения и подготовки к занятиям. (Любопытные заглядывали через плечо и спрашивали, что за язык, не арабский ли. Я им отвечал, что это древний еврейский язык. «А вы что древние языки изучаете?» – удивлялись мои собеседники. И я объяснял им, что этот древний язык совсем не состарился.) И только я успел достать книжку, как один из моих сопровождающих выныривает из толпы и говорит: «А зачем вам стоять – мы Вам там очередь заняли…» Ну, я опять повторил, что у КГБ ничего не беру и не принимаю никаких услуг… Я честно отстоял длинную очередь, отнес продукты родителям, провел занятия по «Книге Судей», вернулся домой. Стоит ли еще раз упоминать, что повсюду меня сопровождали «ангелы хранители». Иногда полезно не думать, потому что, если задуматься, становится страшно. Я начал анализировать все происходившее с нами через два года пребывания в Израиле и испугался задним числом.
"Свободу советским евреям"
