Представьте себе заголовок: «В Маккабиадах, проходивших в Тель-Авиве, участвовало 200 английских евреев, 100 американских и 50 евреев католических…» Многих наверняка смутит определение последних 50 участников, хотя определение «американский еврей» воспримется вполне нормально.
Язык, которым мы пользуемся, "выдаёт" наше мировоззрение – то, что мы считаем само собой разумеющимся, и то, что не совсем: английский еврей есть, а католического – нет. Иными словами, чужая национальность с иудаизмом совместима, а чужая религия – нет. Подобный взгляд, на самом деле, является результатом условий, создавшихся за последние 200 лет, хотя отчасти уходит корнями в процессы последних двух тысячелетий.
Историческая перспектива сможет пролить новый свет на эти сегодняшние особенности словоупотребления.
В период Первого Храма пророки упрекали нас в основном за служение чужим богам. На горе Кармель Элиягу обращается к народу со словами: «Сколько вы будете колебаться между двумя мнениями? Если Всевышний это Б-г – ступайте за Ним, а если Бааль – ступайте за ним. И не отвечал ему народ ни слова» (Млахим I 18:21). Несмотря на поклонение арамейским и финикийским божествам, народу не приходило в голову называть себя моавитянами, арамейцами или финикийцами. На самом деле и «евреями» они себя не называли.
В Танахе мы «Бней Исраэль» – сыновья Израиля. Из самого этого названия становится ясно, почему мы не могли быть «сыновьями Израиля» и заодно, к примеру, еще и египтянами. Наше национальное «я» было настолько ярким, что не оставляло места никакой посторонней национальности. Принадлежность к роду и к Земле была настолько очевидной, что простым своим присутствием выталкивала чужие национальные определения. Проблему составляла религиозная идентификация. Элиягу не отрицает принадлежность присутствующих у горы Кармель к народу Израиля. Наоборот: на основе этой принадлежности он заклинает их признать единство Б-га – «что Всевышний – это Б-г», и умоляет освободиться от соблазна окружающих языческих культов.
После разрушения Храмов (Первого, а затем и Второго) наступило изгнание. Однако большая часть народа была постоянно сконцентрирована в одном месте – сначала в Вавилоне, а затем в Испании, где евреи жили обособленной жизнью.
В Вавилоне Рейш Галута («глава изгнанных»), правитель из рода царя Давида, представлял еврейскую общину перед властями и пользовался значительным почётом и полномочиями, которые во многом помогали сохранить национальный дух и сознание. Затем к изгнанию добавилось рассеяние – в разных странах и на разных континентах.Но даже тогда, в позднее средневековье, сохранялась общинная автономия, часто достаточно обширная, как в случае Совета Четырёх Земель в Польше до её раздела.
К тому времени еврейская самоидентификация почти полностью перешла в сферу религии; общинная жизнь служила тусклой тенью, неким пережитком былого национального существования. К тому времени национальное бытие уже давно перестало быть живой действительностью. Оно превратилось в память и плач по разрушенному, в надежду и в ожидание обещанного востановления; иными словами – в дух.
Таким образом, в Галуте – изгнании – национальное «я» было собрано и заложено в узкие рамки религиозного существования: в коробочки тфилин, в мезузы, в ежедневные молитвы и субботние гимны; Земля перекочевала в Книгу, еврейское пространство в еврейское время; из строителей Храма на Земле евреи стали «строителями времени», выражаясь словами Йегошуа Гешеля. Заповеди, которые на Земле служили путеводителем к «Царству священников и святому народу», превратились для отдельных евреев в сосуды, в которых хранится дремлющий национальный дух… в ожидании пробуждения.
В конце 18-го века к изгнанию и рассеянию прибавилась эмансипация. Общины начали рассыпаться, исчезали последние следы автономии. Дробление еврейского народа подошло к концу, достигнув окончательной атомизации. Затем пошло угасание: дробиться начали сами «атомы» народа – еврейская семья. Наступил период массовой ассимиляции, смешанных браков, переходов в христианскую, в марксистскую и другие веры или в немецкую, французскую или русскую культуру.
К тому времени иудаизм считали исключительно религией. Даже те, кто решал отойти от веры отцов, понимали, что крещение есть окончательный выход из еврейства. Однако отождествление с французским духом или абсолютная преданность Германии не рассматривались как противоречащие еврейству, потому что сознание о евреях как о нации успело за 2000 лет значительно иссякнуть. Большая часть религиозных евреев, всеми силами удерживающих заповеди-сосуды, превратили иудаизм именно в это – в религию сосудов, позабыв о национальном духе, который в этих сосудах хранится.
Реформисты же решили с этими сосудами поступать как вздумается, полностью отрицая их внутреннее содержание и надежду на национальное возрождение: они определили себя как немцы, австрийцы и прочие «моисеевой веры». Остальные евреи, каждый по своему, сохранили какой-то сосудик, какой-то клочок еврейской памяти и надежды: фаршированную рыбу, фрейлахс, ханукальные свечи, дедушкин талес. По крайней мере один такой сосудик оставался у каждого еврея.
Чуть больше века назад началось обратное движение: от эмансипации среди других народов к национальному самоопределению, от рассеяния к собиранию, от изгнания к возвращению, от разрушения к становлению. Дух, заложенный в сосудах, начал пробуждаться – у кого из заповедей, у кого из фаршированной рыбы, у кого из фрейлехса… а у кого и от пинка под зад. Постепенно мы начали возвращаться к полноценному национальному существованию. Мы находимся в разгаре трансформации коллективной личности. Подобные процессы не происходили уже 2000 лет…
Видимо, одним из признаков завершения этого процесса станет то, что сочетание «американский еврей» будет звучать для наших ушей так же дико, как сочетание «еврей-католик».
Как все народы… Лаватер, Лессинг и
Моше Мендельсон
