Неужели есть нечто, что мы про Герцля не знаем? Должен признаться: с тех пор, как я начал интересоваться личностью основателя сионистского движения, одна вещь мне не давала покоя: как человеку, фактически возродившему из праха галута еврейский народ, можно приписывать желание добиться коллективной ассимиляции народа? Как человеку, пожертвовавшему состоянием, здоровьем и семьей ради своего народа, можно навешивать лишь одно главное стремление: сделать нас «как все»? Как лидера нации, о котором современники – великие раввины, философы и, главным образом, массы евреев – говорили как о “царе Давиде” и “пророке”, можно уличать в столь посредственных, недостойных намерениях?
Недавно увидевшая свет книга доктора Ицхака Вайсза “Теодор Герцль – читаем заново” представляет, на мой взгляд, первую серьезную работу, которая приводит в соответствие личность Биньямина Зеева Герцля и его цели и намерения. Это книга, представляющая Герцля как еврея. Не соблюдающего Шабат и не накладывающего тфилин, а просто как еврея, в самом простом и истинном смысле этого слова, как человека, бесконечно любящего и всей душой преданного своему народу.
В школьных учебниках и на университетских кафедрах уже давно не подвергают сомнению тот факт, что Герцль был ассимилированным евреем, воспитанным в духе немецкого просвещения, вдалеке от еврейских традиций. К еврейству он якобы пришел внезапно, во время процесса Дрейфуса, а точнее, во время разжалования последнего, услышав, как вместо более подходящего “смерть предателю” разъяренная толпа кричит “смерть евреям”. “Еврейское Государство”, главная книга Герцля, представляется как очередная попытка решить проблему антисемитизма, просто на коллективном, а не на индивидуальном уровне. Да и вообще описываемое “Государство”, говорят нам, должно было быть еврейским только номинально. По духу оно скорее должно было выглядеть как европейская страна с еврейским большинством. Основано оно могло было быть в Аргентине, на Кипре, в Уганде или, на худой конец, в Палестине. Языком мог служить один из европейских, или какой-нибудь другой, но уж явно не иврит, “на котором даже билет на поезд купить нельзя”. Что же касается религии, то в новом государстве, как гласит наиболее цитируемый отрывок из второго известного произведения Герцля «Альтнойланд», “раввины не будут выходить за порог своих синагог так же, как солдаты не будут выходить из своих казарм”.
Любопытно, что среди приверженцев извращения образа Герцля мы находим и правых, и левых; и религиозных, и светских. “В этой книге я вижу тикун, исправление”, – говорит Вайсз. “Наподобие картинки гештальта, в которой все видели, в силу внутреннего настроя, только лестницу, и вдруг кто-то обращает наше внимание на то, что на ней нарисована на самом деле стая птиц, – так же и с Герцлем: его истинный образ был скрыт от нас”. В ходе работы Вайсз ознакомился с большинством из 10000 писем, написанным Герцлем.
Многие приведенные им документы и факты общеизвестны, другие менее известны, однако все они были в общем-то доступны в архивах все эти годы. Новизна книги Вайсза в другом: впервые собраны под одной обложкой наиболее существенные подтверждения того, что преследуемой Герцлем целью была не коллективная ассимиляция, а полноценное национальное возрождение еврейского народа, и что главное в Герцле, по словам Вайсза, – это его “нешама йеудит” – еврейская душа. Идея, вроде бы, сама собой разумеющаяся, но почему-то на нее до сих пор мало обращали внимания…
«Не один учитель хотел бы меня отстегать за то, что я слишком хорошо помню
«Исход из Египта»
Одна из интереснейших деталей биографии Герцля – личность его дедушки по папиной линии.
Шимон Лейбл Герцль (1794-1879) жил в городе Землин, недалеко от Белграда, где он служил хазаном и габаем (старостой) в синагоге раввина Йеуды Алкалая. Как известно, рав Алкалай был, наряду с равом Калишером, наиболее видным провозвестником возвращения в Цион в середине 19-го века. Вопреки преобладающему мнению, рав Алкалай призывал евреев не ждать чудесного избавления сверху, а воспользоваться всеми возможными естественными средствами ради возвращения в свою Землю. Именно в этом “возвращении”, географическом и национальном, он видел первичное значение понятия тшува: возвращение всего народа, а не только индивидуального еврея, «ведущего раскопки» в своей душе. Дедушка умер, когда Теодору было 19 лет. Он часто навещал семью сына в Будапеште. Нет сомнений, что дедушка познакомил внука с идеями рава Алкалая. Землинский раввин говорил о необходимости дипломатических шагов для возвращения в Землю Израиля и отводил при этом центральную посредническую роль “британским островам”. Он призывал к объединению евреев посредством Национальной Ассамблеи. Важно помнить, что в 19 веке, как в годы рава Алкалая, так и в дни Герцля, эти идеи воспринимались как вздор, и с ними отправляли прямо к психиатру.
Именно эти идеи стали сердцевиной концепции и деятельности внука Шимон Лейбла. Биниямин Зеев Герцль верил прежде всего в дипломатию, он получил официальное признание от Великобритании и установил там многие полезные связи (среди прочих, с лордом Бальфуром и Ллойд Джорджем). Через 13 лет после смерти Герцля его связи принесли плод – Декларацию Бальфура. Он же созвал Первый Сионисткий Конгресс, воссоздав тем самым, впервые после римского изгнания, еврейскую ассамблею, представляющую евреев со всего мира. Поражает также сходство стиля рава Алкалая и Теодора Герцля. Оба, к примеру, говорят о Земле Израиля как о “национальном санатории, призванном излечить еврейский народ от болезней галута”.
Отец Герцля, Яаков, хотя и не был ортодоксальным евреем, соблюдал все праздники и относился к типу евреев, которых сегодня называют «чтущими традиции». Дядя Герцля, Макс, писал о том, как Герцль отмечал свою бар-мицву в главной синагоге на улице Табак в Будапеште. Он прочитал, как принято, афтару (отрывок из книг пророков, читаемый в шабат после чтения Торы) и произнес речь. До средних классов Герцль посещал еврейскую школу, в связи с чем Вайсз приводит следующие его слова: “Мое первое воспоминание о школе – это когда меня наказали за то, что я не помнил подробности Исхода из Египта. Сегодня не один учитель хотел бы меня отстегать за то, что я их помню слишком хорошо”. Своему первому биографу, Реувену Брэнину, Герцль рассказывал: «Когда я был ребенком, рассказ об Исходе, в том виде, в котором я его слышал из уст преподавателя, и в том виде, в котором я читал о нем сам позже (…), произвели на меня сильнейшее впечатление. Поэтому я никак не мог понять – и меня это сильно огорчало – как учитель мог рассказывать об освобождении народа Израиля, о его порабощении и о его притеснителях, с таким равнодушием и холодом…» Я следил за ним, пока он описывал Исход из Египта, переход от рабства к Избавлению, от тьмы ко свету, – а его лицо оставалось спокойным и невозмутимым. Так говорят о будничных неважных делах. Я пришел к выводу, что весь этот рассказ придуман, чтобы мучить таких маленьких детей, как я!” Герцль говорит Брэнину, как в более взрослом возрасте повествование об Исходе заново стало его волновать.
Из приводимых Вайсзом цитат и документов становиться ясно, что еврейское самосознание Герцля не ждало процесса Дрейфуса, чтобы пробудиться. В достаточно известных отрывках из своего дневника он описывает, как уже «в 1881 или 1882 году (…), после прочтения книги Дюринга, я (Герцль) обратился к еврейскому вопросу». В 1881 году он вступает в ассоциацию немецких студентов Албия. После того, как 5 марта 1883 года, во время вечера памяти Вагнера, один из ораторов произносит антисемитскую речь, Герцль, которого на вечере не было, сообщает в письме о своем выходе из ассоциации: “Из ежедневных газет я с огромным сожалением узнал, что вечер памяти Рихарда Вагнера превратился… в антисемитскую демонстрацию. (…) Как приверженец свободы я, даже если бы не был евреем, счел бы необходимым осудить цель движения, в которое, похоже, вовлечено мое общество. Молчание – знак согласия!”. В 1892 г. Герцль пишет из Парижа статью под названием “Французские антисемиты”.
В октябре 1894 года Герцль пишет пьесу “Новое Гетто”, в которой описывает невидимые стены, все еще отделяющие эмансипированного еврея от нееврейского общества. Все это происходит до дела Дрейфуса. Очевидно, разжалование капитана Дрейфуса, на котором Герцль присутствовал, не могло на него не повлиять. Но это было скорее одним из этапов в процессе возвращения Герцля к своему народу, а не единственным и внезапным поворотом. На вопрос о том, как Герцль пришел к сионизму, он отвечает сам. Незадолго до Первого Конгресса, в 1897 году, Герцль пишет: “Вы спрашиваете меня, как я стал сионистом? Один Б-г знает. Видимо, идея развилась во мне подсознательно.”
“Сионизм есть возвращение к еврейству прежде, чем возвращение в Землю Евреев”
Некоторые утверждают, что само название книги Judenstaat, означающее дословно “Государство евреев”, а не “Еврейское Государство”, раскрывает истинные намерения Герцля – создать обычное государство, где единственным еврейским признаком будет этническое еврейское большинство. Вайсз утверждает, что немецкое название было вызвано исключительно стилистическими соображениями. В качестве доказательства он приводит переводы названия книги Герцля на другие языки, – A Jewish State по-английски, L‘Etat Juif по-французски, Die Yiddische Medine на идиш, – все эти названия, лично одобренные Герцлем, говорят именно о “Еврейском Государстве”. Перевод Михаэля Берковича на иврит – Medinat Ha–Yehudim – Вайсз объясняет педантизмом переводчика, не пожелавшего отклоняться от грамматической конструкции оригинала.
Однако намерения Герцля проявляются с еще большей ясностью на Первом Сионистском Конгрессе. В Шабат, предшествующий открытию конгресса, он приходит в базельскую синагогу, где его вызывают к Торе: “Я попросил у товарища, чтобы он меня научил благословениям, и когда я поднялся на биму, я был более напряжен, чем во время всего Конгресса. Несколько слов ивритской брохе (“благословение” на идиш – слово, использованное в оригинале самим Герцлем) сжали мне горло больше, чем речи на открытии и закрытии Конгресса…” – пишет Герцль в своих дневниках. В начале вступительной речи на Конгрессе Герцль говорит: “Мы, если можно так сказать, вернулись домой. Сионизм есть возвращение к еврейству прежде, чем возвращение в Землю Евреев”. Это предложение, пишет Вайсз, было попросту “забыто” в истории сионизма.
Внутренняя революция: “Я должен что-то сделать ради евреев”
Вайсз не надевает на Герцля ни вязаную кипу, ни лапсердак. Он не замалчивает и столь часто цитируемый эпизод, записанный самым Герцлем в дневнике:
«Примерно два года тому назад я хотел решить “еврейский вопрос”, по крайней мере в Австрии, с помощью католической церкви (…): “Помогите нам бороться с антисемитами, а я создам среди евреев мощное движение, которое поможет им свободно и достойно принять христианство”». Таким образом, массы евреев должны были “с гордо поднятой головой” принять христианство, в то время как еврейские лидеры, а среди них и сам Герцль, оставались бы верны религии праотцов. Вайсз не скрывает также, что «за несколько лет до своей внутренней революции Герцль был убежден, что евреи давно “прекратили быть народом” и что “больше невозможно им помочь посредством их возвращения на родину предков”». Важно заметить, что обо всех этих идеях и мыслях мы бы, вероятно, ничего не узнали, если бы сам Герцль, уже ставший к этому моменту основателем сионистского движения, не счел нужным их занести в дневник. Он как будто хотел дать нам прочувствовать таким образом всю меру “внутренней революции”, которую он испытал. Для описания этой “революции” Вайсз приводит отрывок из дневника, где Герцль пишет: “Я надеялся, что еврейская проблематика меня оставит в покое, однако произошло ровно наоборот. Мысль о том, что я должен что-то сделать ради евреев, захватила меня с удвоенной силой. Впервые со времен детства я зашел в синагогу на улице Победы (в Париже) – и вновь молитва показалась мне торжественной и трогательной. Многое напомнило мни мою молодость и синагогу на улице Табак в Пеште”. Главное, что двигало Герцлем, – это еврейский народ, который он “любит всем своим сердцем” и в котором он видит “самую возвышенную цель своей жизни”. В июне 1895 г. он пишет в дневнике: “Я часто плачу о страданиях моего народа”. В письме, где он описывает свой внутренний переворот, Герцль пишет: “То, что заставляет меня верить, что я создал нечто стоящее, – это тот факт, что я ни секунды не думал о литературе, но только о страдающих людях”. Видимо, именно эти черты характера и поступки заставили еврейского философа Франца Розенцвейга сказать, что “только с Герцлем мы можем прикоснуться к еврейской древности… Герцль олицетворяет заодно Моисея и пророков”.
Боль и забота о “своих евреях”, как и у Моисея, являются тем центральным фактором, который объясняет все остальные мысли и позиции Герцля. Когда Герцль осознает, вопреки общепринятому тогда мнению, что “мы один народ, единый народ!”, то он посвящает всю свою жизнь возрождению этого народа во всем его великолепии.
Все остальное – естественное следствие. Из любви Герцля к своему народу проистекает его преисполненое уважения отношение к Торе и к мудрецам, в которых он видит “первых, которые нас, сионистов, поймут”. Тем же объясняется и изменение его взглядов относительно иврита. Она же, любовь к народу, лежит в основе его преданности Земле Израиля.
Проект Уганда
Проект Уганды, в рамках которого Великобритания предлагала Сионистской Организации, вместо желанной Эрец Исраэль, небольшой кусочек земли в Восточной Африке в районе нынешней столицы Кении, Найроби, очерняет, по всей видимости, память отца-основателя сионизма более, чем что-либо другое. Вайсз цитирует письмо, адресованное Герцлем сэру Франсису Монтефиоре, английскому сионисткому лидеру, в котором он пишет: “После последнего Конгресса (6-го, в августе 1903 г.) распустились самые жестокие заявления, приписывающие мне желание развернуть наше движение спиной к Святой Земле и направить его в сторону Восточной Африки. Нет ничего более отдаленного от истины… Ни одна другая территория не сможет занять то место, которое занимает Палестина как цель наших усилий”. Положительное отношение Герцля к английскому предложению Вайсз объясняет двумя доводами. Во-первых, проект Уганды является первым официальным предложением, сделанным одной из мировых держав Сионистской Организации. Это было едва ли не первым со времен изгнания признанием еврейского народа в качестве действующего лица на международной арене. Во-вторых, важно помнить, что это предложение рассматривалось после Кишиневского погрома, потрясшего своей жестокостью Герцля и весь еврейский мир. Уганда представляет собой не более чем временное решение для облегчения бедственного положения части еврейского народа. (…) Это предложение (Уганда) ни в коем случае не заменит Цион…»
О полной искренности речи Герцля и его клятвы, произнесенной перед делегатами, свидетельствовал в том числе Зеев Жаботинский, для которого это был первый в жизни Сионистский Конгресс и единственная встреча с Герцлем. Жаботинский, который по свойству своего характера авторитетов не признавал, пишет в “Повести моих дней”: «Из всех встреч в жизни я не помню человека, который бы “произвел на меня впечатление” ни до, ни после Герцля. Только здесь я почувствовал, что стою перед истинным избранником судьбы, пророком и вождем милостью Б-жьей, что полезно даже заблуждаться и ошибаться, следуя за ним. И по сей день чудится мне, что я слышу его звонкий голос, когда он клянется перед нами: “Если я забуду тебя, о, Иерусалим…”
“Слава Б-гу, Герцль не был соблюдающим евреем”
«Герцль нас научил произносить два слова: «я – еврей!» – приводит Вайсз слова раввина Авраама Элиягу Каплана, написанные в 1919 году. «Неужели когда-либо было такое, чтобы еврей предстал перед европейскими лидерами и на вопрос “кто ты?” отвечал этими двумя словами: – “Я еврей”, без всякой добавки: “еврей, но также и немец”, “еврей, но заодно и француз”?.. Никто до Герцля нас не учил открыто заявлять в лицо всему миру: Я еврей!»
«Герцль не был соблюдающим евреем», – пишет Вайсз (сам Вайсз – религиозный). «Позволю себе сказать – слава Б-гу! Если бы он соблюдал, его бы не слушали. Герцль проник глубже. Он дошел до самой сути еврейского зеута, личности».
“Поражает сходство между судьбой и образом Герцля и Моисея”, – говорит Вайсз. Сравнение, действительно, напрашивается. Моисей вышел из дворца фараона, “вышел к своим братьям”. Первое его действие – убийство египтянина, притесняющего еврея. Моисей заставил порабощенный народ поверить в себя и выйти из Мицраим именно так Герцль называет Египет в своих произведениях). Всеми силами он старался привести евреев в Землю Обетованную, довел их туда – но сам войти не смог. Платой ему были зачастую жалобы и бунты народа. Во всем этом и во многом другом Герцль – верный наследник Моше. Он вышел к своим братьям, можно сказать, из дворца Бурбонов, из французского Парламента, заступался за свой народ перед великими мира сего, в том числе перед папой римским и министром внутренних дел России Плеве. Его преданность народу была абсолютной. Он заставил народ верить в себя, возродил в нем национальное сознание: “Наш народ понял, что его спасение придет только от него самого, а не от отдельной личности” – говорит Герцль устами одного из героев Альтнойланд. Таким образом, Герцль “создал в Базеле Еврейское Государство”, в которое сам не вошел.
Вся жизнь Герцля – это сплошной и непрерывный процесс возвращения к своему народу, возвращение от “Теодора” к “Биньямин-Зееву”. В этом процессе Герцль потянул за собой весь народ.
Возможно, как раз поэтому, как говорит Вайсз, «истинный образ Герцля приводит в панику многих из тех, что живут в Израиле, как будто они на Гаити”.
Элиэзер Шаргородский – преподаватель курса «История сионизма» в русском проекте Открытого Университета и в образовательном центре “Мидраша Ционит”.
У здания синагоги в Базеле, 1903
.jpg)
Памятная доска на доме,
в котором родился Герцль, Будапешт
