” Народ Израиля жив”

Люба:

– За то, что  я о нём говорю, он бы просто меня убил…Не позволил бы всего этого рассказывать.  У него ведь никогда даже мысли не было о подвигах.      Он жил так, как считал нужным жить…

«Ам Исраэль Хай!»

Люба:

– На похоронах Филиппа я чувствовала, что должна обязательно что-то сказать, но что сказать, я совершенно не знала. Поэтому когда я вышла говорить, я говорила то, что лежало в тот момент на сердце.

Ужасно больно осознавать, что Филипп был последним в нашем роду. Мы ему специально дали фамилию моего отца – Муско, потому что у папы больше никого не осталось, и он просто грезил тем, что у Филиппа будут дети и что они будут носить эту фамилию. Это была главная его мечта и надежда всей его жизни. Он умер 10 месяцев назад. И поэтому когда я вышла, я не могла не сказать, что такая надежда лежит в Земле – немыслимая! – не только моего отца, но и всех родственников. У меня есть целый список, на полторы страницы, из имен моих непосредственных родственников, у которых у всех была фамилия Муско и которые все погибли в Шоа, все до единого. Я фактически не знаю, где. Они все были из Вильно. Поэтому, несмотря на то, что Филипп лежал в Земле, я сказала – Ам Исраэль хай. Я не знала, вернется ли его душа еще на землю или нет, но Ам Исраэль Хай… Там, здесь, везде.

Элиэзер Шаргородский: – Расскажите про детство Филиппа.

Люба:

– Филипп у меня родился, когда мне был 31 год. Я ужасно мечтала о ребенке. По-русски есть такая пословица: “Выпрошенное – у Б-га вымоленное”. Вот Филипп как раз такое дитя. Мы к нему относились соответственно: холили, лелеяли, баловали. Пытались выполнять все его прихоти. Для меня это был жизненный принцип. Когда у меня еще не было детей, я прочитала в “Даре” у Набокова такую фразу: «Когда у нас с женой будет ребенок, мы будем баловать его изо всех сил, потому что никто не знает, что будет завтра…»

С другой стороны, что значит «баловать»?

Люба:

Я никогда об этом не думала, но сейчас мне кажется, что главное в воспитании – это научить ребенка уважать окружающих людей. Даже маленький ребенок уже понимает, что это такое. Филипп это понимал. Он никогда никого не обижал, хотя его иногда обижали. Я всегда с ума сходила из-за того, что он никогда не давал сдачи, хотя был сильнее и крупнее всех вокруг.

Он не стремился к лидерству, хотя по разным параметрам был лучше всех. Он занимался шахматами, был даже чемпионом Иерусалима среди детей в 9 лет. На велосипеде катался быстрее всех. Но когда устраивали какие-нибудь соревнования, то Филипп мог лидировать до конца, а потом, не доезжая два метра до финиша, остановиться и смотреть на небо. Ему было не важно, что остальные теперь уже впереди. Он внутренне был уверен, что ему это не нужно.

«Волга» и скрипка

Люба:

Филипп был от рождения предрасположен к технике. Однажды был такой случай: Филипп упал с какой-то горки, мы поехали в больницу. Когда возвращались домой на такси, он спросил у водителя: «Мы ведь едем на Ниве, а почему тут ручка от Волги?».

 В 3 года он сказал, что он хочет учиться играть на скрипке. В Москве это было ужасно модно тогда. Пошел в школу Дунаевского. Отучился 9 лет. Здесь продолжал.  Каждый год я у него спрашивала: «Филипп, может бросишь?» Но он говорил – «я люблю!». Хотя ясно было, что ничего из этого не выйдет.

В старшей школе он закрыл футляр и больше его не открывал. Но эти уроки ему очень помогли потом, развили пальцы, и это пригодилось, когда он стал парамедиком. Он ведь был ростом метр девяносто и весом 110 килограммов – но при этом, благодаря разработанным пальцам, тончайшая работа давалось ему очень легко.

Люба: Мы приехали в Израиль 19 декабря 1991 г. Перед этим ему исполнилось 7 лет – 10 декабря.

Поселились в квартале Рамот[1], в Иерусалиме. Он вышел играть на площадку, а там играли дети – выходцы из Эфиопии. Стали приставать. Тогда Филипп  ко мне подошел и спросил: “Мама, а как будет на иврите – «уходи, а то в морду дам»?”

Э. Ш.: Вам долго пришлось его убеждать, когда вы решили, что репатриируетесь в Израиль?

Люба:

– Вопрос даже не стоял. Это было так естественно, что мы едем. Мы так к этому готовились все вместе. Весь двор нас провожал…

Я сейчас работаю ответственной по распределению детей репатриантов в школы. Я вижу, как безумно трудно детям без языка идти в школу. Мы этого тогда не замечали. Филипп пошел в школу. Полгода промолчал. Потом стал отличником. Прекрасно заговорил на иврите. Учительница рассказывала, что он все время говорит на высоком иврите: не «ани ло роце», а «эйнени роце»[2]. Какой язык он слышал от учителей – тот и выучил.

Отец

Люба:

Мой папа есть воплощение еврейства. Даже русский язык для него был чужим. Он выучил его в 40 лет. Таким был город Вильно[3] в 30-е годы…

Мы жили вместе. В семье по сей день ходят папины шутки. Я – единственная дочь папы, и когда он один сидел дома и открывалась дверь, он всегда говорил: «Кто пришла?»

Папа – Исраэль Файвушович – гордился своим еврейством. Когда он работал на заводах, где просто не могли его имя произнести, он никогда не соглашался «стать» Игорем Федоровичем, всегда был Исраэль Файвушович.

Его все время увольняли. Однажды было такое – идет папа по коридору на заводе, и навстречу ему какой-то представитель райкома, со свитой. И секретарь парткома завода, указывая на папу, говорит: “А вот наш жид”. Папа, не задумываясь, врезал ему так, что тот отлетел прямо на шкафы, стоявшие у стенки. Придя домой, папа сказал: “Опять увольняют”.

На следующий день он пошел на работу собирать свои вещи. Вдруг заходит тот самый секретарь парткома и говорит: “Слушай, Израиль. Я был не прав. Вот мне мать прислала с Украины кусок сала. Возьми…”

Таких историй немного, но они пронизывают все, и именно на них все остальное крепится. Я уж не говорю про то, как мама готовила чолнт… Мы не очень соблюдали тогда кашрут, хотя свинины не ели. Но то, что мы евреи – это было нашей гордостью. И Филипп такой был. У него была буденновка, на ней красная звезда, и он стоял в этой буденновке посреди улицы и говорил всем: «Вы знаете, кто я? Я – еврей!» Не забывайте, это все-таки Москва, конец 80-х…

Как сказать «дивизия» на идиш

Э.Ш.: Что произошло с вашей семьей во время войны?

Люба:

– Когда немцы вошли в Вильно, дедушка сказал отцу и его старшему брату, чтобы они побыстрее убегали. Папа всегда рассказывал: «Отец нам дал два чемоданчика. Мы взяли их и побежали». Но когда евреи бежали из Вильно, на костелах стояли пулеметы, и литовцы бежавших расстреливали. Началась паника, и отец с братом потерялись. Брата звали Давид. Папа добежал до вокзала, сел на поезд, а брат исчез. Говорили, что его в Белоруссии где-то убили. Но у нас точных данных нет. Таким образом отец бежал. Он добрался до Тюмени. Там организовывалась литовская дивизия, 16-я литовская дивизия, в которую он записался добровольцем. В этой дивизии на идиш выходила не только газета, но и команды отдавались на идиш. Потом служил на Балтийском флоте. Я уж не говорю о том, что до этого, в 39-м году, отец участвовал в войне на территории Польши, будучи солдатом польской армии.

Э.Ш.: А откуда такая редкая фамилия – Муско?

Люба:

То ли от имени Мошко – Моше, то ли от слова «мускат». Неизвестно.

Годы школьные

Э.Ш.: Где и как Филипп учился?

Люба:

– Филипп был ужасно самостоятельным ребенком. В здешней начальной школе ему было очень тяжело. Он был открытый, прямодушный, наивный. И учился все время один среди коренных израильтян. И вот однажды он ко мне приходит, протягивает листочек со списком документов и говорит, что он сбежал из школы “Маале Тора” (в Маале-Адумим, где мы живем), сел в автобус, поехал в школу в квартале Рамот, где когда-то учился, пошел к директору – ему было в это время 11 лет! – и просто заявил, что хочет там учиться. Директор дал ему список необходимых документов, и мы ему все их выдали. Он так и ездил в Рамот на трех автобусах.

     "Я-еврей"

Когда он поступил в средние классы, в «Макор Хаим», школу-йешиву рава Штейнзальца, у него все прекрасно пошло с ребятами. Потом он сдавал экзамен в школу «Хорев», но из-за того, что в «Макор Хаим» практически не учили светские предметы, математику не сдал. Зато Гемару он сдал на 98 – самая высокая отметка из всех поступающих. Его хотели взять и долго тянули, но… В конце концов пошел в школу «Шуву», несмотря на то, что до того никогда не учился с русскоязычными ребятами. «Шуву» мне понравилась тем, что на встрече с преподавателями никто из них не говорил о посещаемости и т.п. Каждый говорил о своем предмете. Ходить на родительские собрания – это было потрясающе. Все говорили такие теплые слова… Я вообще этой школе благодарна за то, что они очень доброжелательно относились к Филиппу – а ведь он прогуливал занятия так, как, я думаю, за всю историю «Шуву» никто их не прогуливал и не будет прогуливать. И это отношение отразилось на детях. Они стали учиться. И Филипп. Он всегда хорошо учился, но ничего не делал, а в «Шуву» начал иногда собирать портфель. Потому что в предыдущие годы он первого сентября что-то клал туда и потом не менял содержимое месяцами.

Вдруг выяснилось, что он прекрасно говорит по-английски. Он его выучил из телевизора, даже словарь не открывая.

«Я не боюсь»

Люба:

Когда Филипп погиб, я, просматривая фотографии, увидела, что на фото с выпускного виден человек, который снимает церемонию на камеру. В «Шуву» нашли фильм и запись выступления Филиппа. Речь он сказал легкую, с юмором, не “спасибо партии и правительству”. В конце он сказал: “Я выбрал слова из Теилим, чтобы сказать, чем для меня была эта школа, хоть эти слова и обращены ко Всевышнему.

«דחפמ אל ינא תומלצ יאגב ךלא יכ םג» [4]

 – «Даже когда пойду по долине в могильной тьме – я не боюсь».

В Псалмах на самом деле написано "ער אריא אל " – «не устрашусь зла», но он сказал " אל ינא דחפמ ", «я не боюсь». Откуда к 17-летнему ребенку, на школьном выпуске, приходят такие слова? Мы с Володей решили, что на его могиле напишем эти слова, которые он сам тогда выбрал.

К этому времени, в 15 лет, он стал работать добровольцем на «скорой помощи». В эту работу он вкладывал всю свою жизнь. Он вообще ходил практически исключительно в рубашке Красного Маген Давида (МАДА – Маген Давид Адом), проводил там день и ночь. Он закончил там кучу курсов, читал книги по медицине, был ужасно увлечен. В его ящике я нашла все его дипломы и сертификаты. У него их было раз в 30 или 40 раз больше, чем я получила за всю свою жизнь. Он закончил курс по кардиологии, по педиатрии, по реанимации, по травмам –  и это все до армии.

В этот же период он стал работать добровольцем в полиции, в «Мишмар Эзрахи» – гражданской обороне. Его жизнь была поделена на скорую помощь и на полицию, пока не появилась еще и армия. В полиции в 18 лет ему разрешили носить оружие. Он был ответственным за оружейную комнату. А приезжая на место аварии по звонку, поступавшему в полицию, он, уже как парамедик, оказывал первую помощь еще до того, как приезжала скорая помощь.

Нам столько рассказали о том, сколько он спас людей…

Однажды, когда, будучи уже водителем полицейской машины, он ехал со своим начальником, они увидели на дороге аварию с пострадавшим. Кто-то там уже оказывал помощь, и начальник, взрослый человек, велел Филиппу не останавливаться, так как его задачей было вести машину. Не обращая внимания и сказав только, что человеческая жизнь превыше всего, Филипп остановил машину, вышел и пошел оказывать помощь, которую никто не мог оказать так, как он. Он просто сделал то, что считал правильным, попросту проигнорировав начальника…

Шесть из двадцати одного

Зеев:

Условием поддержания диплома парамедика является дежурство раз в неделю или две. Единственным парамедиком в районе был Филипп.

Люба:

Одна женщина из иерусалимского «Красного Маген Давида» рассказала, что она и Филипп работали вместе 6 лет – а ему был всего 21 год, когда он погиб! Он продолжал там работать, даже служа в армии.

Эта женщина, Ривка, рассказывала, как Филипп впервые принимал роды. Он принял роды и, взяв младенца, сказал ей: «Я хочу, чтобы глаза у него были голубые, как у меня, а красивый был, как ты».

Ривка мне показала, где он работал, и повезла меня с собой в «скорой» на вызов. Познакомила с еще одной женщиной на травмапункте, Эти. Эта Эти – железный человек, проработала всю жизнь там. И Ривка сказала мне, что впервые увидела, как Эти плачет, на похоронах Филиппа.

Работа у нас такая…

       Израильская "скорая"

Люба:

Он пропадал на «скорой» сутками. Он иногда вставал в 5 утра и говорил, что будет в 8 вечера, а потом звонил и говорил: “я остался еще на смену” – и так постоянно. Мы его не видели по 24, по 36 часов.

Зеев:

Он мне рассказывал: “Знаешь, папа, я люблю мчаться на машине с мигалкой”. Однажды я пришел на местную станцию, принести ему поесть, и вижу: сидит мальчик, сосредоточен, ждет вызова, находится в готовности.

Его бескорыстность меня даже раздражала. Если бы у него были свои деньги, он бы на них купил машину «скорой помощи». Он просто себя не отделял от своего дела. А в свободное время он им все компьютеризировал в аптеке.

Люба. То же самое в полиции. Приходили после его смерти люди, раза в три старше Филиппа. И говорили, что не знают, как вытащить информацию о добровольцах из программы, установленной им на компьютере.

Хочу побыть ребенком

Э. Ш.: Можно сказать, что Филипп фактически сразу стал взрослым?

Люба:

За то, что я сейчас расскажу, Филипп меня бы точно убил. Он однажды мне сказал: “Сейчас я хочу побыть ребенком”. И закрылся в комнате. Когда через 6 часов он вышел, я увидела, что из конструктора «Лего» он выстроил абсолютно немыслимое сооружение – корабли, человечки…

Он действительно умел разделять главное и неглавное. Поэтому он и знал, что в школе он может прогулять, а что прогулять не может.

В МАДА не разрешали приходить в учебное время. Но учебное время кончалось в 13:00, а до часу можно было что-нибудь почитать…