1

” Народ Израиля жив”

August 24, 2008 Автор: Мидраша Ционит - No Comments

 

 

Люба:

 

– За то, что  я о нём говорю, он бы просто меня убил…Не позволил бы всего этого рассказывать.  У него ведь никогда даже мысли не было о подвигах.      Он жил так, как считал нужным жить…

 

«Ам Исраэль Хай!»

 

Люба:

 

– На похоронах Филиппа я чувствовала, что должна обязательно что-то сказать, но что сказать, я совершенно не знала. Поэтому когда я вышла говорить, я говорила то, что лежало в тот момент на сердце.

Ужасно больно осознавать, что Филипп был последним в нашем роду. Мы ему специально дали фамилию моего отца – Муско, потому что у папы больше никого не осталось, и он просто грезил тем, что у Филиппа будут дети и что они будут носить эту фамилию. Это была главная его мечта и надежда всей его жизни. Он умер 10 месяцев назад. И поэтому когда я вышла, я не могла не сказать, что такая надежда лежит в Земле – немыслимая! – не только моего отца, но и всех родственников. У меня есть целый список, на полторы страницы, из имен моих непосредственных родственников, у которых у всех была фамилия Муско и которые все погибли в Шоа, все до единого. Я фактически не знаю, где. Они все были из Вильно. Поэтому, несмотря на то, что Филипп лежал в Земле, я сказала – Ам Исраэль хай. Я не знала, вернется ли его душа еще на землю или нет, но Ам Исраэль Хай… Там, здесь, везде.

 

Элиэзер Шаргородский: – Расскажите про детство Филиппа.

 

Люба:

– Филипп у меня родился, когда мне был 31 год. Я ужасно мечтала о ребенке. По-русски есть такая пословица: “Выпрошенное – у Б-га вымоленное”. Вот Филипп как раз такое дитя. Мы к нему относились соответственно: холили, лелеяли, баловали. Пытались выполнять все его прихоти. Для меня это был жизненный принцип. Когда у меня еще не было детей, я прочитала в “Даре” у Набокова такую фразу: «Когда у нас с женой будет ребенок, мы будем баловать его изо всех сил, потому что никто не знает, что будет завтра…»

С другой стороны, что значит «баловать»?

 

Люба:

Я никогда об этом не думала, но сейчас мне кажется, что главное в воспитании – это научить ребенка уважать окружающих людей. Даже маленький ребенок уже понимает, что это такое. Филипп это понимал. Он никогда никого не обижал, хотя его иногда обижали. Я всегда с ума сходила из-за того, что он никогда не давал сдачи, хотя был сильнее и крупнее всех вокруг.

Он не стремился к лидерству, хотя по разным параметрам был лучше всех. Он занимался шахматами, был даже чемпионом Иерусалима среди детей в 9 лет. На велосипеде катался быстрее всех. Но когда устраивали какие-нибудь соревнования, то Филипп мог лидировать до конца, а потом, не доезжая два метра до финиша, остановиться и смотреть на небо. Ему было не важно, что остальные теперь уже впереди. Он внутренне был уверен, что ему это не нужно.

 

«Волга» и скрипка

 

Люба:

Филипп был от рождения предрасположен к технике. Однажды был такой случай: Филипп упал с какой-то горки, мы поехали в больницу. Когда возвращались домой на такси, он спросил у водителя: «Мы ведь едем на Ниве, а почему тут ручка от Волги?».

 В 3 года он сказал, что он хочет учиться играть на скрипке. В Москве это было ужасно модно тогда. Пошел в школу Дунаевского. Отучился 9 лет. Здесь продолжал.  Каждый год я у него спрашивала: «Филипп, может бросишь?» Но он говорил – «я люблю!». Хотя ясно было, что ничего из этого не выйдет.

В старшей школе он закрыл футляр и больше его не открывал. Но эти уроки ему очень помогли потом, развили пальцы, и это пригодилось, когда он стал парамедиком. Он ведь был ростом метр девяносто и весом 110 килограммов – но при этом, благодаря разработанным пальцам, тончайшая работа давалось ему очень легко.

 

Люба: Мы приехали в Израиль 19 декабря 1991 г. Перед этим ему исполнилось 7 лет – 10 декабря.

Поселились в квартале Рамот[1], в Иерусалиме. Он вышел играть на площадку, а там играли дети – выходцы из Эфиопии. Стали приставать. Тогда Филипп  ко мне подошел и спросил: “Мама, а как будет на иврите – «уходи, а то в морду дам»?”

 

Э. Ш.: Вам долго пришлось его убеждать, когда вы решили, что репатриируетесь в Израиль?

 

Люба:

– Вопрос даже не стоял. Это было так естественно, что мы едем. Мы так к этому готовились все вместе. Весь двор нас провожал…

Я сейчас работаю ответственной по распределению детей репатриантов в школы. Я вижу, как безумно трудно детям без языка идти в школу. Мы этого тогда не замечали. Филипп пошел в школу. Полгода промолчал. Потом стал отличником. Прекрасно заговорил на иврите. Учительница рассказывала, что он все время говорит на высоком иврите: не «ани ло роце», а «эйнени роце»[2]. Какой язык он слышал от учителей – тот и выучил.

 

Отец

 

Люба:

Мой папа есть воплощение еврейства. Даже русский язык для него был чужим. Он выучил его в 40 лет. Таким был город Вильно[3] в 30-е годы…

Мы жили вместе. В семье по сей день ходят папины шутки. Я – единственная дочь папы, и когда он один сидел дома и открывалась дверь, он всегда говорил: «Кто пришла?»

Папа – Исраэль Файвушович – гордился своим еврейством. Когда он работал на заводах, где просто не могли его имя произнести, он никогда не соглашался «стать» Игорем Федоровичем, всегда был Исраэль Файвушович.

Филипп с дедушкой Исраэлем Файвушевичем и сестрой Катей

Его все время увольняли. Однажды было такое – идет папа по коридору на заводе, и навстречу ему какой-то представитель райкома, со свитой. И секретарь парткома завода, указывая на папу, говорит: “А вот наш жид”. Папа, не задумываясь, врезал ему так, что тот отлетел прямо на шкафы, стоявшие у стенки. Придя домой, папа сказал: “Опять увольняют”.

На следующий день он пошел на работу собирать свои вещи. Вдруг заходит тот самый секретарь парткома и говорит: “Слушай, Израиль. Я был не прав. Вот мне мать прислала с Украины кусок сала. Возьми…”

Таких историй немного, но они пронизывают все, и именно на них все остальное крепится. Я уж не говорю про то, как мама готовила чолнт… Мы не очень соблюдали тогда кашрут, хотя свинины не ели. Но то, что мы евреи – это было нашей гордостью. И Филипп такой был. У него была буденновка, на ней красная звезда, и он стоял в этой буденновке посреди улицы и говорил всем: «Вы знаете, кто я? Я – еврей!» Не забывайте, это все-таки Москва, конец 80-х…

 

Как сказать «дивизия» на идиш

 

Э.Ш.: Что произошло с вашей семьей во время войны?

 

Люба:

– Когда немцы вошли в Вильно, дедушка сказал отцу и его старшему брату, чтобы они побыстрее убегали. Папа всегда рассказывал: «Отец нам дал два чемоданчика. Мы взяли их и побежали». Но когда евреи бежали из Вильно, на костелах стояли пулеметы, и литовцы бежавших расстреливали. Началась паника, и отец с братом потерялись. Брата звали Давид. Папа добежал до вокзала, сел на поезд, а брат исчез. Говорили, что его в Белоруссии где-то убили. Но у нас точных данных нет. Таким образом отец бежал. Он добрался до Тюмени. Там организовывалась литовская дивизия, 16-я литовская дивизия, в которую он записался добровольцем. В этой дивизии на идиш выходила не только газета, но и команды отдавались на идиш. Потом служил на Балтийском флоте. Я уж не говорю о том, что до этого, в 39-м году, отец участвовал в войне на территории Польши, будучи солдатом польской армии.

 

Э.Ш.: А откуда такая редкая фамилия – Муско?

 

Люба:

То ли от имени Мошко – Моше, то ли от слова «мускат». Неизвестно.

 

Годы школьные

 

Э.Ш.: Где и как Филипп учился?

 

Люба:

"Я-еврей"– Филипп был ужасно самостоятельным ребенком. В здешней начальной школе ему было очень тяжело. Он был открытый, прямодушный, наивный. И учился все время один среди коренных израильтян. И вот однажды он ко мне приходит, протягивает листочек со списком документов и говорит, что он сбежал из школы “Маале Тора” (в Маале-Адумим, где мы живем), сел в автобус, поехал в школу в квартале Рамот, где когда-то учился, пошел к директору – ему было в это время 11 лет! – и просто заявил, что хочет там учиться. Директор дал ему список необходимых документов, и мы ему все их выдали. Он так и ездил в Рамот на трех автобусах.

 

     "Я-еврей"

Когда он поступил в средние классы, в «Макор Хаим», школу-йешиву рава Штейнзальца, у него все прекрасно пошло с ребятами. Потом он сдавал экзамен в школу «Хорев», но из-за того, что в «Макор Хаим» практически не учили светские предметы, математику не сдал. Зато Гемару он сдал на 98 – самая высокая отметка из всех поступающих. Его хотели взять и долго тянули, но… В конце концов пошел в школу «Шуву», несмотря на то, что до того никогда не учился с русскоязычными ребятами. «Шуву» мне понравилась тем, что на встрече с преподавателями никто из них не говорил о посещаемости и т.п. Каждый говорил о своем предмете. Ходить на родительские собрания – это было потрясающе. Все говорили такие теплые слова… Я вообще этой школе благодарна за то, что они очень доброжелательно относились к Филиппу – а ведь он прогуливал занятия так, как, я думаю, за всю историю «Шуву» никто их не прогуливал и не будет прогуливать. И это отношение отразилось на детях. Они стали учиться. И Филипп. Он всегда хорошо учился, но ничего не делал, а в «Шуву» начал иногда собирать портфель. Потому что в предыдущие годы он первого сентября что-то клал туда и потом не менял содержимое месяцами.

Вдруг выяснилось, что он прекрасно говорит по-английски. Он его выучил из телевизора, даже словарь не открывая.

 

«Я не боюсь»

 

Люба:

Когда Филипп погиб, я, просматривая фотографии, увидела, что на фото с выпускного виден человек, который снимает церемонию на камеру. В «Шуву» нашли фильм и запись выступления Филиппа. Речь он сказал легкую, с юмором, не “спасибо партии и правительству”. В конце он сказал: “Я выбрал слова из Теилим, чтобы сказать, чем для меня была эта школа, хоть эти слова и обращены ко Всевышнему.

«דחפמ אל ינא תומלצ יאגב ךלא יכ םג» [4]

 – «Даже когда пойду по долине в могильной тьме – я не боюсь».

В Псалмах на самом деле написано "ער אריא אל " – «не устрашусь зла», но он сказал " אל ינא דחפמ ", «я не боюсь». Откуда к 17-летнему ребенку, на школьном выпуске, приходят такие слова? Мы с Володей решили, что на его могиле напишем эти слова, которые он сам тогда выбрал.

 

К этому времени, в 15 лет, он стал работать добровольцем на «скорой помощи». В эту работу он вкладывал всю свою жизнь. Он вообще ходил практически исключительно в рубашке Красного Маген Давида (МАДА – Маген Давид Адом), проводил там день и ночь. Он закончил там кучу курсов, читал книги по медицине, был ужасно увлечен. В его ящике я нашла все его дипломы и сертификаты. У него их было раз в 30 или 40 раз больше, чем я получила за всю свою жизнь. Он закончил курс по кардиологии, по педиатрии, по реанимации, по травмам –  и это все до армии.

В этот же период он стал работать добровольцем в полиции, в «Мишмар Эзрахи» – гражданской обороне. Его жизнь была поделена на скорую помощь и на полицию, пока не появилась еще и армия. В полиции в 18 лет ему разрешили носить оружие. Он был ответственным за оружейную комнату. А приезжая на место аварии по звонку, поступавшему в полицию, он, уже как парамедик, оказывал первую помощь еще до того, как приезжала скорая помощь.

Нам столько рассказали о том, сколько он спас людей…

Однажды, когда, будучи уже водителем полицейской машины, он ехал со своим начальником, они увидели на дороге аварию с пострадавшим. Кто-то там уже оказывал помощь, и начальник, взрослый человек, велел Филиппу не останавливаться, так как его задачей было вести машину. Не обращая внимания и сказав только, что человеческая жизнь превыше всего, Филипп остановил машину, вышел и пошел оказывать помощь, которую никто не мог оказать так, как он. Он просто сделал то, что считал правильным, попросту проигнорировав начальника…

 

Шесть из двадцати одного

 

Зеев:

Израильская "скорая"Условием поддержания диплома парамедика является дежурство раз в неделю или две. Единственным парамедиком в районе был Филипп.

Люба:

Одна женщина из иерусалимского «Красного Маген Давида» рассказала, что она и Филипп работали вместе 6 лет – а ему был всего 21 год, когда он погиб! Он продолжал там работать, даже служа в армии.

Эта женщина, Ривка, рассказывала, как Филипп впервые принимал роды. Он принял роды и, взяв младенца, сказал ей: «Я хочу, чтобы глаза у него были голубые, как у меня, а красивый был, как ты».

Ривка мне показала, где он работал, и повезла меня с собой в «скорой» на вызов. Познакомила с еще одной женщиной на травмапункте, Эти. Эта Эти – железный человек, проработала всю жизнь там. И Ривка сказала мне, что впервые увидела, как Эти плачет, на похоронах Филиппа.

 

Работа у нас такая…

       Израильская "скорая"

Люба:

Он пропадал на «скорой» сутками. Он иногда вставал в 5 утра и говорил, что будет в 8 вечера, а потом звонил и говорил: “я остался еще на смену” – и так постоянно. Мы его не видели по 24, по 36 часов.

 

Зеев:

Он мне рассказывал: “Знаешь, папа, я люблю мчаться на машине с мигалкой”. Однажды я пришел на местную станцию, принести ему поесть, и вижу: сидит мальчик, сосредоточен, ждет вызова, находится в готовности.

Его бескорыстность меня даже раздражала. Если бы у него были свои деньги, он бы на них купил машину «скорой помощи». Он просто себя не отделял от своего дела. А в свободное время он им все компьютеризировал в аптеке.

 

Люба. То же самое в полиции. Приходили после его смерти люди, раза в три старше Филиппа. И говорили, что не знают, как вытащить информацию о добровольцах из программы, установленной им на компьютере.

 

Хочу побыть ребенком

 

Э. Ш.: Можно сказать, что Филипп фактически сразу стал взрослым?

 

Люба:

За то, что я сейчас расскажу, Филипп меня бы точно убил. Он однажды мне сказал: “Сейчас я хочу побыть ребенком”. И закрылся в комнате. Когда через 6 часов он вышел, я увидела, что из конструктора «Лего» он выстроил абсолютно немыслимое сооружение – корабли, человечки…

Он действительно умел разделять главное и неглавное. Поэтому он и знал, что в школе он может прогулять, а что прогулять не может.

В МАДА не разрешали приходить в учебное время. Но учебное время кончалось в 13:00, а до часу можно было что-нибудь почитать…

 

 


[1]    Большой жилой массив на северо-западе Иерусалима.

[2]    Оба выражения означают “я не хочу”, однако “эйнени роце” употребляется в основном в литературном языке.

[3]    Историческое русское и еврейское название Вильнюса, духовного центра еврейства Восточной Европы с середины 18-го века.

[4]            Псалмы 23:4