Окончание. Начало см. здесь
(В первой части статьи я рассказывал о «Джинджи» — связном-агенте из Лондона, который инструктировал и отправлял «за железный занавес» евреев из западных стран для контакта, поддержки и духовной помощи советским евреям. На каком-то этапе Джинджи и его друзья стали говорить мне, что лучше тайком воспитывать и учить нескольких молодых еврейских лидеров, чем ездить по городам и встречаться с сотнями и тысячами людей. Тем более, что это опасно. Я сказал, что не готов на это пойти, и прервал отношения с ними…)
Оставшись без «контрагента», я не мог ничего делать. И тут мне случайно позвонили евреи из реформистских организаций, у которых в синагоге повесили списки отказников, и соединили меня с Пэм — главой «Национального совета по делам советского еврейства». Она была заинтересована в контактах, собирала материал и передавала его конгрессменам в США. Мы сразу поняли друг друга и начали работать. Странно, что с евреями из Англии и Америки, строго соблюдающими закон, у меня не нашлось общего языка, а с реформистами, чьи идеи я не разделяю ни в коей степени, я смог работать. Реформистов не интересовало, что я буду делать, носителем какой идеологии я являюсь. Для них ничто не имело значения — лишь бы моя деятельность помогла освобождению евреев, отделенных от всего мира железным занавесом. Получив прикрытие, я начал ездить по городам с лекциями. В Минске, Киеве, Ленинграде, Риге, Тбилиси и других местах всегда были отчаянные ребята, которые были готовы принять меня и организовать лекции на квартирах. В Минске мы занимались в синагоге. Приходило человек восемьдесят. Я бывал в Минске раз в две недели. Завязались контакты. Вопросы по Торе, просьбы помочь выехать, получить вызов из Израиля стали каким-то бесконечным потоком. В Риге состоялась лекция на двести пятьдесят человек, в Киеве я проводил урок прямо на «новый год», и у меня за спиной красовалась елка. Помню, как в Москве синагогу в Марьиной Роще закрыли на Первое Мая (ведь синагога в таких случаях не отделена от государства), и человек двадцать разместились за деревянным столом прямо на улице. Люди впервые слышали слово «Тора», узнавали, что Земля Израиля обладает духовными свойствами, знакомились с еврейской историей и принципами веры. Это было похоже на сказку. Все очень напряженно, опасно, но почему-то кончается каждый раз хорошо. Слава Б-гу! Так же и Пэм говорила мне: «Это не реальные события. Благословения Б-га идут перед нами». Вся эта деятельность была сопряжена с большими тревогами, волнениями и трудностями для семьи. Тогда в нашем доме появилась седина. Два еврея, жители Москвы, герои еврейского народа, которые попытались установить контакт с евреями из других городов за год до того, как я начал ездить по Союзу, были арестованы, осуждены по ложным обвинениям и отправлены в места заключения. Сегодня их имена хорошо известны в Израиле: Саша Холмянский и Юлий Эдельштейн. Советская администрация была готова терпеть иудаизм и иврит «в ограниченных количествах» в Москве, но позволить распространяться им по всей стране — это уж слишком! Меня не арестовали и не осудили, потому что я работал с Пэм. Час разговора по телефону с Америкой два раза в неделю, встречи с конгрессменами и важными американскими деятелями, получение по почте удостоверения о том, что я принят в действительные члены американской Академии наук, письма от фирм, с которыми торговали Советы, с официальными запросами о судьбе моей семьи… Однажды Пэм прислала мне вырезку из газеты с интервью, которое дал в Швейцарии один из бывших отказников, уверяя западных корреспондентов, что вряд ли больше, чем 13 тысяч евреев, захотят выехать из Союза, да и советские власти не дадут. Поэтому, как он утверждал, не стоит бороться за массовый выезд… Что поделаешь — бывает и такое, когда кто-то неожиданно ставит подножку. А информационная борьба, как легко себе представить, была основой борьбы за выезд. Я обратился тогда по совету Пэм в «Информационное бюро», созданное в Иерусалиме Йосефом Менделевичем, пытавшимся пробудить израильскую и международную общественность, и он распространил мое письмо, опровергающее эти домыслы.
Я, наверное, долго еще буду встречать людей, которые будут говорить мне: «А мы были у Вас на уроках много лет назад». Я бы хотел, чтобы все они знали, что в этом не только заслуга больших раввинов, у которых мне посчастливилось учиться еще в Москве, но и заслуга Пэм, работавшей днем и ночью. Потом мы уехали. Союз развалился окончательно без нас. Джинджи и его люди очень помогли в том, чтобы мы получили разрешение. Выкуп пленных — заповедь, обязывающая действовать, даже ради того, с кем ты в ссоре. Уже двадцать лет Пэм и вся ее семья соблюдает Шаббат, кашрут и все остальные важные законы. «Я не могла оставаться реформисткой и принадлежать к кругу людей, не придерживающихся закона Торы, после того, как я побывала в Союзе», — говорит она. И родная сестра Пэм, и многие из ее близких и дальних родственников, и многие коллеги по работе в «Национальном совете по делам советского еврейства», и многие знакомые по реформистской общине пошли по тому же пути. Разве это не похоже на события, описанные в Свитке Эстер? «И у евреев был свет, и радость и веселье, и главное…» (Мегилат Эстер 8:16). «Свет — это Тора», — говорил рабби Йеуда, — «радость — праздники, веселье — обрезание, а главное — тфилин» (Талмуд, трактат Мегила 16б). Угроза уничтожения евреев Аманом из рода Амалека и борьба с ним привели народ к осознанию того, что Тора — это свет. В дни Эстер это было массовым явлением. И в дни «перестройки» свет Торы пронизал души многих евреев во всех концах мира. Мы еще увидим то время, когда весь народ, сопротивляясь общему врагу, вернется к Торе, и она станет для него лучом света, указывающим дорогу в Землю Израиля, в Йерушалаим, на Храмовую гору. Но я все время думаю: а разве без амалеков и аманов мы не можем понять, что Тора — это свет, праздники — радость, обрезание — веселье, тфилин — главное?
