Души, нанизанные на проволоку. Желтый воздух, который пьется. Шепот тех, кто не хотел уходить. Я парю над безмолвной лужайкой и впиваюсь ногтями в землю, инфицированную смертью. Я в Освенциме. Тут нет места страху. Я никогда не услышу вопль, застывший в хрустале. Меня берегут. В этом кусочке пространства сожжены не только люди, здесь сожжена сама смерть. Я - участник "Марша Жизни". Меня коробит слово "марш", от него веет чем-то немецким, лающим. Не нравится слово "жизнь" - я перестал его понимать. Шагаю вперед, словно в коконе, укрывшись бело-голубым полотнищем. Под ногами плавится асфальт, в голове плавятся мысли, растекаясь по раскаленному сознанию. Что мы здесь делаем? ...

   Все, что так или иначе связано с Катастрофой, - материя настолько нежная и болезненная, что даже когда пытаешься касаться этой темы стерильными перчатками, все равно выходит так, будто лезешь немытыми ручищами в открытую рану. Тем более когда речь идет о таком неоднозначном явлении, как ежегодный «Марш жизни», на котором мне довелось в этом году присутствовать.     Из года в год, в День катастрофы и героизма – 27 нисана – тысячи евреев со всего мира проходят маршем из концлагеря Аушвиц (Освенцим) в лагерь уничтожения Биркенау, по той самой дороге, которая во время Катастрофы стала последней дорогой для сотен тысяч евреев, убитых фашистскими палачами. В отличие от тех страшных дней 1942 и 1944 года, сегодня евреи проходят по ней с высоко поднятыми головами, идут, неся в руках сотни израильских флагов, распевая веселые и просто громкие песни на иврите; а кто не знает иврит – подтягивает мелодии без слов. ...