В дни Хануки каждый еврей становится коэном, совершающим священное действие – зажигание огня, подобного огню меноры. Со свечами, горящими у входа, на подоконнике или на столе, в дом входит свет Храма, даруя нам ни с чем не сравнимое ощущение святости еврейского дома. Говорят, что тот, кто смотрит на ханукальные свечи, обретает новые силы души, возвышающие человека.
Но почему же мудрецы, обязавшие нас в дни Пурима собираться и читать свиток Эстер при большом стечении народа, не постановили зажигать ханукальные свечи в синагоге, а заповедали каждому зажечь их в своем доме? Ведь зажигание светильника в синагоге больше походило бы на служение в Храме, и больше бы соответствовало тому чуду непрерывного горения меноры на протяжении восьми дней, о котором мы стремимся рассказать всем евреям. Но сказано (Трактат "Шабат", 21а): "Человек, свеча и дом его" – это необходимые условия, чтобы зажигание свечей могло превратиться в духовное действие – заповедь. Во многих синагогах принято зажигать ханукию, но это лишь напоминание о праздничном характере дней, и тот, кто присутствовал при зажигании ханукальных огней в общественном месте, не исполняет заповедь и, вернувшись домой, должен сам зажечь свечи.
Для того, чтобы понять, почему зажигание ханукальных свечей на площади или в общественном месте не является исполнением заповеди и лишь свечи, зажженные возле двери твоего дома или в доме, становятся настоящим духовным действием, дающим человеку новые силы и способности, нужно постараться понять, какой смысл вложили мудрецы в заповедь Хануки, и те идеи, которые они выразили в установленных ими законах праздника.
Менора, хотя и является одним из предметов, стоявших в Храме, не служит символом мощного Б-жественного света, постоянно изливаемого на весь мир. Она призвана быть выражением особых сил еврейской души – тонкого луча, соединяющего каждого из нас с Творцом и заставляющего человека находиться в состоянии постоянного горения – поиска высокой духовности. Она никогда не позволяет нам удовлетвориться теми удовольствиями и мелкими радостями, которые может дать ограниченный мир материи. Благодаря своему постоянному горению, еврейская душа соединяет миры – видимый и невидимый, материальный и духовный, мир конкретных форм и мир абстрактной мысли, мир ограниченный и мир бесконечности.
Менора, стоявшая в Храме, была вычеканена из единого куска чистого золота: душа и свет всегда представляют собой единое целое, и, как свет, душа всегда чиста. Семь ветвей меноры – семь основных проявлений души. Само число семь напоминает о седьмом дне творения, когда Всевышний остановил рост созданных им материальных сил, положил им предел и позволил раскрыться духовному свету, как сказано "а в седьмой день прекратил и вдохнул душу" (букв. перевод). Душа, пополнившая свои силы в субботу, преодолевает грубые силы – неудержимое влечение к удовлетворению низменных инстинктов – кладет им предел и привносит в каждый из шести дней недели седьмую составляющую – крупицу субботнего света. Она раскрывается как добро, справедливость и красота, дает ощущение существования чего-то непреходящего, делает человека приятным для других и для Б-га и из раба превращает во властелина.
Шесть ветвей меноры, выходящие из одного ствола… Когда смотришь на них, глаз видит три полукруга и невольно достраивает недостающую часть каждой из концентрических окружностей. Мысль соединяет реально существующие нижние части кругов с верхними воображаемыми. На стыке видимого и невидимого – горение лампад. Недостающая часть меноры – существующие только в нашем воображении три верхних полукруга – символ скрытых сил души, которые обладают такой чистотой, что не могут проявиться в этом мире и оказывают свое влияние издалека. Они соответствуют восьмому уровню духовности, тому самому, который появляется у еврейской души, когда на восьмой день делают обрезание. Этот уровень называют нешама (само слово нешама состоит из тех же букв, что и слово шмонэ – ‘восемь’ и из тех же букв, что слово а-шемен – ‘оливковое масло’). Семь лампад, семь свойств души, живущих силами субботы, преображающей материальный мир, – и восьмой уровень – вечное горение, прорыв в невидимое, недостижимое, бесконечное, не имеющее формы и определений.
Мудрецы постановили зажигать ханукию в еврейском доме, чтобы мы поняли, что основой всего нашего духовного достояния является чистота еврейской души. Военная победа Йеуды Хашмонаев, приведшая к освобождению Йерушалаима от сирийских завоевателей и возобновлению служения в Храме (138 г. до н.э. по еврейской традиции), не была вечной: государство Хашмонаев просуществовало 103 года и пало из-за междоусобной войны их потомков, изменивших идеалам своих героических предков, подпавших под влияние греческой культуры и примкнувших к секте цадукеев.
Продолжать праздновать военную победу после утраты независимости и разрушения Храма было неуместно. И акценты праздника Хануки сместились – и стало понятно, почему мудрецы установили зажигание ханукальной свечи в доме, а не на площадях: еврейский дом, в котором вырастают еврейские дети с чистой душой, – непобедим. Еврейская семья – вечное завоевание Хашмонаев, неистребима. Война велась не только за Йерушалаим, за Храм, за горы Иудеи. Война велась и с распространением чужой культуры. И сражение это проходило не только там, где стояли изображения богов и приносились жертвы, не только там, где упражнялись в метании молота, ставя красоту человеческого тела выше красоты души, оно проходило и там, где отрицалась святость брака и семьи.
 |
Вседозволенность во имя удовольствий и наживы, хитрость и предательство во имя благополучия, разврат как норма – это основы греческой культуры, которой столь гордится современный западный мир. Победа Хашмонаев в борьбе за чистоту и святость еврейского дома, сравнимую с чистотой и святостью Храма, была победой вечной, непреходящей, неуничтожимой. Ее последствия сохранились и после разрушения Храма. И благодаря тому, что сохранилась святость семьи и в ней особое горение еврейской души, соединяющее нас с невидимым, сохранилась и мечта об освобождении и физическом и духовном, и мечта о восстановлении Храма. На протяжении долгого изгнания свет Храма горел в еврейских душах и сохранился лишь благодаря святости семьи. Поэтому и постановили мудрецы: "Человек, свеча и дом его".
