Первосвященник Рабби Ишмаэль бен Элиша, Рабби Ишмаэль бен Элиша, Рабби Акива

Точка.
Точка в точке.
Все в точке.
Начало – из точки, и конец – в точке. Конечное и бесконечное – в ней, частное и общее. И нет для тебя, в общем, ничего, чего бы не было в частном. И частное зависит от общего, и общее – от частного.

Первосвященник Рабби Ишмаэль бен Элиша до великой трагедии разрушения Храма заходил в Святая Святых. Чтобы принести воскурения там, где едва проступал камень, существовавший до разделения неба и земли, – общее, из которого возникли все частности.
Каждый Йом Кипур он исполнял службу один за весь народ, за каждого и каждого. Он был частным, которому нужно общее. Он был частным, которое нужно общему.
Всевышнему он приносил жертвы и слова раскаяния, а сынам Израиля – прощение за грехи – за то, что были частностями, забывшими общее.

Танья ("так учили"): "Сказал [первосвященник] Рабби Ишмаэль бен Элиша: "Однажды [в Йом Кипур] зашел я в Святая Святых, чтобы принести воскурения. И увидел я: [ангел высочайшего уровня] Акатриэль Бога воинств сидит на престоле, высоком и великом. И сказал он мне: "Ишмаэль, сын мой, благослови меня". Сказал я ему: "Да будет желанно перед лицом Твоим, чтобы милость Твоя поборола гнев Твой, и да проявится милость Твоя, возобладав над другими Твоими свойствами, и чтобы относился Ты к детям Своим не по мере строгого суда". И покачал он [в знак одобрения] головой" (Брахот,7а) .

Период Божественного откровения – невуа – закончился в четвертом веке до н. э., когда умерли последние пророки Хагай, Малахи, Зхарья, Эзра и Нехемья. Причиной прекращения диалога было нежелание сынов Израиля вернуться из изгнания на Святую Землю.
Однако связь не была разорвана полностью, и Всевышний продолжал разговаривать с мудрецами Торы и праведниками. Откровение, обращенное к ним, называют руах а-кодеш ("дух святости"). Оно находит свое выражение в звучании голоса или в материальных образах. Но ясность и определенность мысли, которая прорывается из духовных миров, и возможность воспринять ее оказываются гораздо слабее, чем во времена пророков, удостоившихся вести прямой диалог с Творцом.
Пророчество и руах а-кодеш нельзя отождествлять друг с другом и по другой причине. Первое – это прямое обращение Творца к человеку, при котором видения играли второстепенную роль и были характерны лишь для момента первого раскрытия Всевышнего тому, кто был избран стать Его посланцем. Божественный голос достигал сердца пророка, а не проходил через барабанные перепонки. Он шел не через материальные объекты и не мог быть услышан и воспринят другими людьми. Руах а-кодеш похож на разговор через посредника и почти всегда был связан со зрительными образами. Он воспринимался, как речь ангела или душ живших ранее людей и мог быть услышан не только тем, к кому был обращен, но и тем, кто находился рядом.
Отличие пророчества от руах а-кодеш можно понять, сравнив первое обращение Всевышнего к Моше с видением первосвященника Рабби Ишмаэля в Святая Святых. В книге Шмот (3:2,4) сказано: "И явился ему ангел Б-га в пламени огня из середины куста терновника …и возвал к нему Всесильный из среды терновника, и сказал: "Моше! Моше!" Здесь ангел – лишь образ, служащий для того, чтобы привлечь внимание Моше. Пророк видит ангела, а слышит голос Всевышнего, который не ассоциируется у него с самим видением – из тернового куста к нему обращается Тот, Кто не имеет образа. А Рабби Ишмаэль бен Элиша видит ангела и слышит его голос. В этот момент следует напрячь все свои силы, чтобы не ошибиться.
И Рабби Ишмаэль бен Элиша видит ангела, а говорит с Творцом. Частное никогда не заслоняло перед ним общее.

Нужно ли Всевышнему наше благословение?
Нуждается ли общее в частном?

Желание Всевышнего – давать.
Но что же Он может дать?
Все ничто перед Ним.
Как любое творение исчезающе мало по сравнению с бесконечным светом, так и все, что можно извлечь из материального объекта, ограничено, преходяще и не имеет никакого значения для духовных миров.
Дар Всевышнего – в приближении.
Приблизить Себя. Приблизить к Себе.
Он отдает Себя.
Однако человеку трудно принять этот дар. Ему кажется, что по мере того, как сокращается расстояние между ним и духовными мирами, где господствует глобальное единство, все больше и больше теряется его собственное "я".
Но если нет того, кто возьмет, то кому же дать?..

По великой милости Всевышнего, в каждом поколении рождаются люди, преисполненные любви, которые готовы идти навстречу и отдать себя. На них держится мир, поскольку они позволяют раскрыться Божественному желанию. Своим умением принимать они благословляют Творца. И тогда общее раскрывается через частное – и человеческое "я" неожиданно находит свое полное выражение, а вместе с ним и великое, ни с чем не сравнимое, счастье.
Чтобы зайти в Святая Святых, первосвященник, неся в левой руке золотую чашу с особым составом трав, а в правой – совок с углями, приоткрывал завесу. Он ставил совок на скальный выступ, соединяющий небо и землю, и высыпал благовония на пылающие угли. Мгновенно вверх поднимался дым, становясь завесой, которая отделяет частное, пришедшее к общему. Отделяет, но и соединяет.
И тогда рушатся перегородки, и поднимается дым воскурений, разъединяющий внешнее, чтобы соединить глубинное приятным запахом жертвы.

Подобно запаху, соединяющему человека с цветком. С розой. С розой, у которой тринадцать лепестков, как тринадцать уровней милости, как тринадцать правил комментирования Торы.¹

Первосвященник произносил короткую молитву и быстро выходил, чтобы не волновался ожидавший его народ.
Он выходил из Святая Святых, вобрав в себя весь мир.
Как прекрасен был первосвященник, когда он с миром выходил из Святая Святых!
Как шатер, распростертый над обитателями небес, – таков [был] облик первосвященника.
Как молнии, вылетающие из ореола ангелов [несущих престол], – таков [был] облик первосвященника.
Как радуга в облаке – таков [был] облик первосвященника.
Как сама красота, которой Создатель наделил творения Свои, – таков [был] облик первосвященника.
Как роза, цветущая в саду очарований, – таков [был] облик первосвященника.
Как венец на челе царя – таков [был] облик первосвященника.
Как нежность, которой светится лицо жениха, – таков [был] облик первосвященника.
Как утренняя звезда, воссиявшая на востоке, – таков [был] облик первосвященника.
Блаженно око, видевшее это.

С великой радостью встречали его.

Рабби Ишмаэль, побывав возле точки, вбирающей в себя все творение, связывал миры. Рабби Ишмаэль был красив.
Он был красив как сама красота, которой Создатель наделил творения Свои.
Его красота была выражением красоты.
В его красоте была красота.
Красота в красоте. Совмещение несовместимого – общего и частного. Проявление общего через частное.

После великого восстания римляне содрали кожу с лица первосвященника Рабби Ишмаэля.
За что, Всевышний?
Ведь ангел Твой говорил с ним лицом к лицу…

Не понять этого человеку.
Не понять.
Пока не достигнет он уровня первосвященника Рабби Ишмаэля.
Молчать человеку…
В Святая Святых тишина, мир тишины. Слова там не объясняют ничего.
Рабби Ишмаэль заходил в мир молчания…

Для одной души заповедь – заставить тело возложить тфилин, а для другой – сбросить кожу с лица. Потому что кожа – завеса и разделение между внутренним и внешним, между частным и общим.
А иначе как частное может вместить в себя общее?
Только если не будет отделено завесой.

Кожный покров на теле и на лице образовался в момент греха первого человека. А до этого кожи не было.
Человека окружал свет.
Человек был светом.
Свет внутри света.
Грех разделил их, и внешний стал тьмой…

Душа Рабби Ишмаэля скинула кожу. Так подобает общему для всех частностей. Так повелел Творец, и душа первосвященника Рабби Ишмаэля приняла это с любовью.

Два с половиной года спорили ученики Шамая и ученики Гилеля, хорошо ли человеку, что он был сотворен. Ученики Шамая говорили, что плохо быть сотворенным, а ученики Гилеля – что хорошо.

Хорошо ли было родиться первосвященнику Рабби Ишмаэлю бен Элиша, чтобы говорить лицом к Лицу, достигнуть высшего блага при жизни и дарить его всем душам, которые он вбирал в себя в Йом Кипур? Хорошо было родиться первосвященнику Рабби Ишмаэлю, чтобы сняли кожу с лица его, или лучше бы его душе так и пребывать вечно там, где нет завес, и не спускаться в нижний мир, облекаясь в тело?

Этот спор не решить.
Это не объяснить.
Это не понять.
Об этом можно только молчать.

Сказал Рабби Акива (Авот, 3:13): "Ограда мудрости – молчание".
Он тоже из мира молчания.

Пятьюдесятью годами позже – после подавления восстания Бар Кохбы – римляне сняли железными скребками кожу с его тела. А было ему 120 лет. Как учителю нашему Моше, который говорил с Богом лицом к Лицу.

О чем говорил Творец с Моше на горе Синай в момент самого великого откровения?
Обо всем.
О Рабби Акиве.

Когда поднялся Моше [на гору Синай] и увидел, что Пресвятой, благословен Он, привязывает к буквам по три небольшие черточки, похожие на лучи или корону, "сказал перед лицом Его: "Господин мира, кто может помешать Тебе?" (Менахот, 29б) .

Помешать Господину мира…
О чем он спрашивал?

Моше понял, что ему не будет дарована Тора на том уровне понимания, когда не только слова и буквы, но и венчики над буквами раскрывают тайну учения. Ведь Пресвятой Сам привязывал венчики к буквам, а не поручил эту работу ему. Связь буквы и короны, буквы и света, черного и белого Всевышний оставил у Себя.

И тогда сказал Моше: "Я вижу, что не достоин. Но разве нет другого человека, который сможет воспринять великий свет в полной мере? Неужели то, что я² могу понять Тору только на уровне буквы, мешает раскрыть сынам Израиля Тору в Торе – вплоть до тайны едва видимой черточки, восстанавливающей единство буквы с пергаментом, черного с белым?
Почему не сейчас?
Если не сейчас, то когда?
Кто мешает Тебе? – спрашивал Моше. – Разве нет у Тебя кого-нибудь другого, лучше меня?"

Сказал [Всевышний] ему: "Есть один человек [который родится] в конце [нескольких] поколений, и зовут его Акива бен Йосеф. Вот он будет в будущем из каждого завитка буквы йод выводить горы и горы законов" (Менахот, 29б).
Сказал перед Ним: "Господин мира! Покажи мне его". Всевышний (у Которого настоящее пересекается с будущим) позволил Моше побывать в доме учения Рабби Акивы.
"Вернулся Моше и предстал перед Всевышним. Сказал перед лицом Его: "Господин мира, есть у тебя такой человек, а Тору Ты хочешь дать через меня?" Сказал ему [Пресвятой]: "Молчи. Так пришло Мне на мысль". Сказал [Моше]: "Господин мира! Показал Ты мне Тору его, покажи мне его награду". Сказал [Всевышний] ему [Моше]: "Вернись назад". Вернулся [Моше] назад и увидел, что [после казни римляне] развешивают [растерзанную] плоть его [Рабби Акивы] на крючьях. Сказал перед Ним: "Господин мира! Вот Тора, а вот награда за нее?" Сказал ему: "Молчи. Так пришло Мне на мысль" (Менахот, 29б).

Молчание – ограда мудрости…

Нет бессмысленного в мире. Но не все можно выразить словами…
О чем-то нужно и помолчать.

"Сказал Рабби Ишмаэль: "Закон Торы раскрывается через тринадцать правил: "…переход от общего к частному; переход от частного к общему; сочетание общего, и частного, и общего, когда общее ты должен рассматривать подобно частному; использование общего, которому нужно частное, и частного, которому нужно общее…" (Барайта деРабби Ишмаэль, птиха леСифра).

Рабби Ишмаэль бен Элиша был внуком, продолжателем традиции и отблеском души последнего первосвященника Рабби Ишмаэля бен Элиша.
Ребенком его забрали из развалин залитого кровью Йерушалаима и увезли в один из римских городов, чтобы продать на рынке рабов. Там его нашел Рабби Йе’ошуа бен Хананья – мальчика с большими печальными глазами и спадающими на плечи кудрями. И представилась ему вся загубленная красота Израиля, и с горечью произнес он: "Кто отдал на разорение Яакова и Израиль – грабителям?" (Йешаяу, 42:24). А маленький пленник, заканчивая стих, ответил ему: "Разве не Бог, перед Которым грешили мы? И не желали они идти путями Его, и не слушали [слов] Торы Его". И поклялся Рабби Йе’ошуа выкупить его, даже если попросят за него все богатства мира (Гитин 58а).

Через много лет, когда давно уже не было Храма, соединявшего небо и землю и придававшего всему существующему особую красоту, Рабби Ишмаэль бен Элиша-внук обучал учеников своей школы постижению общего через частное и пониманию частного через общее.

Рабби Ишмаэль – отсвет разрушенного Храма, искра, оставшаяся от пепелища. Он был прекрасен как частное, через которое раскрывается, озаряя мир любовью и добром, общий для всех творений свет.

Изучение Торы, совмещающее общее и частное, похоже на воскурение благовоний и хотя бы частично заменяет их принесение.

В мудрости Рабби Ишмаэля-внука была мудрость первосвященника Рабби Ишмаэля, и учение его было подобно учению деда.
Тора Рабби Ишмаэля была красива как дерево познания, внутри которого – дерево-жизнь.
Дерево в дереве.
Одно в другом.
Прямая связь с Богом внутри понимания.
Частное, пронизанное лучами общего для всех творений света, спрятанного в сердцевине вещей.
Дерево-плод, дающее плод, – рождение без гниения и отмирания.
Рабби Ишмаэль продолжал жить силой прошлого, храня в своей душе память о том дне, когда его дед заходил в Святая Святых.

Рабби Ишмаэль видел единство.
Рабби Акива чувствовал его. Сердце чувствовало, тело чувствовало – нет плохого и хорошего, есть только благо, потому что Пресвятой – благо.

Рабби Ишмаэль видел единство и просил о благе.
Рабби Акива слился с единством и видел будущее благо сквозь страдания, не замечая страданий.

Ангел, которого видел первосвященник Рабби Ишмаэль, – выражение идеи единства. Его имя – Акатриэль – образовано от слова кетер ("корона"). Этот знак царской власти является символом высшего уровня Божественного проявления – общей силы, поддерживающей существование творения в целом и его элементов в отдельности. Прекращение ее действия равнозначно исчезновению всего сущего.
Когда Храм был разрушен и живое восприятие высоких сущностей, похожее на пророческое откровение, стало недоступным, Рабби Ишмаэль бен Элиша, внук первосвященника Рабби Ишмаэля, отразил в своем учении принципы, которые открылись его деду в Святая Святых. Положив в основу комментирования Торы сочетание общего и частного, он стремился вернуть своих учеников к тому времени, когда духовный мир глобальных идей и материальный мир разрозненных частностей естественно соединялись через центральную точку Святая Святых.
Рабби Акива стремился исправить творение не путем возвращения к прошлому, а сделав отчаянный рывок в будущее. Он жил светом того времени, когда соединение миров произойдет в сердце человека.³

Учение Рабби Ишмаэля похоже на слова человека, смотрящего на единство со стороны, а учение Рабби Акивы – на рассказ человека, живущего с единством в сердце и воспринимающего его всем своим существом.

Рабби Ишмаэль сформулировал тринадцать правил комментирования, позволяющих через изучение Торы приблизиться к пониманию единства.
Рабби Акива тринадцать лет учился живому восприятию единства всего сущего. Его учителем был человек, которого все называли Нахум гам зу ле това ("и это тоже к лучшему"). Какие бы страдания не выпадали на его долю, он считал себя счастливым: "Ведь он сотворен Богом, все деяния Которого прекрасны. Страдать – все равно что быть идолопоклонником, который считает, что Бог не все может".
Вера определяет бытие – и тот, кто верит в добро, живет в добре.
Рабби Акива не только постиг разумом, что все исходит из единого источника и имеет общую основу – добро, но и научился чувствовать благо Творца в каждом месте и во всякое время.

Рабби Акива видел разрушение Храма. Он знал, что общее скрыло себя. И поэтому его надо искать в каждой частности, ибо большое способно вместиться в малое, как океан – в каплю воды, когда она выплеснута на берег, как небо – в каплю росы, когда она повисла на травинке.

Но как его извлечь из осколков и песчинок праха земного?

"Сказал Рабби Акива (Берешит Раба, 24): "Самое общее правило Торы – возлюби ближнего твоего, как самого себя".
Любовь поможет раскрыть общее, заключенное в частностях, даже тогда, когда они не собираются в Храме, а каждая остается сама по себе.

Но разве можно всю Тору свести к обязанности любить человека?
Разве не сказано (Дварим, 6:5): "И возлюби Бога Всесильного твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем достоянием твоим…"?
Рабби Акива считал, что это повеление является составной частью заповеди "Возлюби ближнего твоего…" Ближнего общего и ближнего частного.
Ближнего и ближнего.
Ближнего в ближнем.
"Любим человек, – сказал Рабби Акива. – Потому что создан по образу Всесильного" (Авот, 3:14).
Не бывает ближнего без Ближнего.
Ближний вне Ближнего далек.

Рабби Акива не признавал тринадцать принципов комментирования Рабби Ишмаэля. Он считал, что не нужно говорить об общем и частном до будущих времен, до освобождения, до восстановления Храма. Ведь общее перестало приходить к частному, и Акатриэль больше не садился на камне в Святая Святых.
Римляне сравняли с землей и посыпали солью место, на котором возвышался Храм.
Частное осталось само по себе – человек со всеми его горестями.
Рабби Акива стремился к общему, хотя оно никогда еще не проявлялось в каждой частности отдельно, а только когда все разрозненные детали целого собирались вместе.
Он находил общее не в соединении частностей, а в каждой из них в отдельности и входил в мир общего.
Но так, чтобы не потерять себя, а остаться жить во имя общего.

Частное может влиться в общее и сохранить себя?..
Войти в высшие миры, а не дожидаться, пока они спустятся к тебе?
Но ведь это невозможно, ибо сказано (Шмот, 33:20). "Не было такого, чтобы увидел Меня человек и остался жив".
Не было…

А Рабби Акива, читая эту строку, подумал: "Может быть, будет? Найдется кто-нибудь, кто скажет: "Всевышний – источник жизни. Так почему же Его раскрытие должно нести смерть? Просто люди до сих пор не научились приближаться к Нему…"

Ошибка?
Да, Рабби Акива ошибался. И входил туда, куда войти невозможно. Невозможно, если не ошибаешься, потому что иногда искренняя ошибка гораздо правильнее неискренней праведной осторожности.

Был Храм в Храме. Римляне разрушили Храм. Но высший Храм они не могли разрушить. И Храм поднялся и повис над Храмом – целый над разрушенным.
Рабби Акива не ждал, пока ангел вновь займет свое место в Святая Святых… Он ошибался и, преисполнившись любви, входил в Храм, который уже давно был разрушен. Он стоял у Престола, когда Престола уже не было на земле. Он говорил с Царем, когда Царь уже скрыл Себя.

"Акива, трава вырастет на твоих щеках раньше, чем придет сын Давида", – говорил ему Рабби Йоханан бен Турата (Йерушалми, Таанит, 4:8).
Рабби Акива молчал – ему нечего было ответить. Его правота – в ошибке, в молчании. В мире молчания. Любовь – всегда ошибка. С точки зрения тех, кто не ошибается никогда.

"Четверо вошли в сад…" Деревья того сада – ангелы. Только "Рабби Акива вышел с миром" – живым и в здравом уме (Хагига, 14а). Только он. Другие были поражены. Из мира молчания нельзя вернуться в мир слов.

Как же он входил туда – частное в мир общего?
Рабби Акива умел ошибаться.

Рабби Йоси а-Глили сформулировал правила, усвоенные им у Рабби Акивы, положившего в основу комментирования Торы понятие расширения: "Расширение [смысла написанного] и исключение [из правила], исключение после расширения и исключение после исключения ты должен рассматривать как расширение, а расширение после расширения – как исключение".
Рабби Акива знал, что обобщение не может быть глобальным и что-то всегда остается вне. Есть предел всякому расширению и из всякого общего есть исключение. Нельзя ухватить все, и поэтому "если схватил самое большое – ничего не схватил, схватил самое малое – схватил".

Есть исключение из этого исключения?
Есть.
Любовь.
Она всегда глобальна и никакие разрушения не властны над ней.

Когда вывели его на казнь, Рабби Акива был спокоен. Он не только принял волю небес, но и был преисполнен любви к Творцу. Для него и гнев был милостью – он улыбался даже тогда, когда другие плакали.⁴
"Настолько должна быть велика любовь?! – воскликнули его ученики. – И в такую минуту человек должен проявить не только смирение, но и радость?!"
Сказал им Рабби Акива: "Всю жизнь я ждал, когда настанет момент и исполню я то, что написано: "И возлюби Бога Всесильного твоего всею душою…" Всею душою – даже в тот момент, когда забирают у тебя душу" (Брахот, 61б).
Всею без остатка, без исключения – это великое правило. Великое тем, что нет из него исключений.

Душа Рабби Акивы сняла кожу с тела, потому что хотела войти туда, где нет перегородок не только на уровне лица, но и на уровне тела.
Она постоянно стремилась к этому и в конце жизни сделала это с любовью. Рабби Акива больше не отделен от мира кожей – между его сердцем и всем окружающим нет больше непроницаемой завесы.⁵

Но это не здесь, это там, в мире мысли, где есть теории и нет боли. Там все правильно и все красиво, а здесь, внизу, все правильное – ошибка и страдание. Рабби Акива предпочитал ошибаться…

Сказано: "Трепет перед Богом – начало мудрости" (Мишлей, 1:7). И большинство начинает с трепета.
А Рабби Акива начал с любви.
Он не учил Тору, пока не понял, что все сердце – без остатка – можно посвятить любви.
Зачем учить без любви?
А если начать со страха, то придешь ли к любви?

"Сорок лет было ему, и не учил он ничего. Однажды, стоя у колодца [он увидел проточенный водой камень]. Спросил он: "Кто пробил его?" Сказали ему: "Разве не вода, которую проливают на него каждый день [все те, кто черпает из колодца]?" И сказали ему [еще]: "Акива, разве тебе не знакомы слова Писания "камни стерты водою" (Иов, 14:19)?" Решил Рабби Акива: "Если мягкое стачивает твердое, так неужели слова Торы, которые крепки как железо, не прорежут мое сердце из плоти и крови?" (Авот деРабби Натан, 6).

Был он пастухом у Калба Савуа, одного из трех первых богачей Йерушалаима. И увидела Рахель, дочь Калба Савуа, что он человек скромный и наделен необыкновенными способностями. Сказала ему: "Если я соглашусь выйти за тебя замуж, ты пойдешь учиться?" Сказал ей: "Да". Обручилась она с ним тайно. Узнал об этом Калба Савуа, и прогнал ее из дома, и лишил права наследства. Оставила она дом и стала женой Рабби Акивы. Зимой ночевали они в стогу. Выбирал он соломинки из ее волос и говорил: "Если бы было в моих силах, то подарил бы я тебе [женское головное украшение] золотой Йерушалаим" (Ктубот 62б-63а).

Когда его полюбили, в нем открылась способность идти во всем до конца, и прежде всего – в любви.

Но где же взять силы для любви, когда Храм разрушен, небеса оставили землю, и повсюду восторжествовали жестокость и ложь?

Если свет Небес скрылся, нужно достать лучи из глубины собственного сердца, которое пока еще похоже на камень. Только бы хватило сил отвалить камень в сторону, как праотец наш Яаков, когда он увидел Рахель, спускающуюся с гор со стадом овец.
Любовь открывает путь неиссякающему свету. А те, кто приходят черпать свет любви, будут ронять по несколько капель на лежащий у колодца камень и проточат его, и никто уже не сможет закрыть окаменевшим сердцем устье колодца, уходящего в бесконечность.

И решил Акива: "Бесконечное можно раскрыть только бесконечным. Пойду-ка и выучу одну главу Торы…" И учил, и учил, пока не выучил всю Тору.
И толковал он не только слова, но и каждую букву: "Почему Тора начинается с буквы бет, а кончается буквой ламед? Чтобы сказать тебе, что Тора помещается в сердце: ламед бет – лев – "сердце" (Отийот де Рабби Акива). Не на небесах, не на вершине горы Синай, а в сердце!
А то, что открывается в одном сердце, проникает и в другие сердца.

В праздник Суккот Рабби Акива пришел в синагогу с этрогом – таким большим, что его пришлось нести на плече (Сукка, 36б).
"Акива! – сказали ему. – Все знают, что этрог нужно выбрать самый красивый. Но ведь "большой" не значит "красивый". Этрог должен умещаться в руке". Рабби Акива не отвечал.

Этрог – символ сердца, которое должно быть большим, чтобы вместить всю Тору.
Тора проточит сердце, и тогда раскроется сердце в сердце, сердцевина сердца, которая величиной с мир, хотя и является самым малым – точкой в точке.

Тора не поместится в руку, а в сердце может.
Тора в сердце – любовь ради любви.
Тора стала любовью. А любовь – короной.⁶

2. Моше не мог получить Тору, буквы которой наполнены светом, не по причине собственного недостатка, а из-за того, что внизу народ был занят изготовлением золотого тельца. О том, что Всевышний не хотел продолжать разговор и раскрывать глубинные уровни Торы именно из-за событий, происходивших у подножия горы, свидетельствуют слова, произнесенные в момент передачи скрижалей: "Иди спускайся,ПОТОМУ ЧТО ИСПОРТИЛСЯ НАРОД ТВОЙ" (Шмот, 32:7).
Но праведность и скромность не позволили Моше даже на мгновение предположить, что в неудаче виноват кто-то другой.

3. Сказал Рабби Йоханан: "Сердца мудрецов, которые жили давно, похожи на самые большие – входные – врата Храма, а сердца мудрецов, которые жили недавно, – как врата, ведущие в Святое помещение Храма, а наши сердца – как ушко самой маленькой иголки". "Те мудрецы, которые жили давно," – Рабби Акива…" (Эрувин, 53а).

4. Однажды Раббан Гамлиэль, Рабби Элазар бен Азария, Рабби Йе’ошуа и Рабби Акива шли по дороге. И вдруг донесся до них городской шум площадей Рима, находившегося на расстоянии 120 миль. Заплакали они, а Рабби Акива засмеялся. Спросили его: "Почему ты смеешься?" А он спросил их: "Почему вы плачете?" Сказали они ему: "Ведь эти народы поклоняются идолам и приносят воскурения перед истуканами. Живут же они в спокойствии. А мы… Что с нами? Храм, который служил подножием престола Бога нашего, сожжен огнем. Как же нам не плакать?!" Сказал им Рабби Акива: "По той же самой причине я смеюсь. Если так Всевышний поступает с теми, кто идет против Его воли, насколько же должна быть велика награда тех, кто ее исполняет!"
В другой раз поднимались они в Йерушалаим. Когда дошли до горы Цофим, разорвали одежды свои [в знак траура]. Когда дошли до Храмовой горы, увидели лисицу, которая выбежала оттуда, где была Святая Святых. Заплакали они, а Рабби Акива засмеялся. Спросили его: "Почему ты смеешься?" А он спросил их: "Почему вы плачете?" Сказали они ему: "Об этом месте написано (Бемидбар, 1:51): "Посторонний, который приблизится, предан будет смерти". А теперь вот лисицы ходят там. Как же нам не плакать?!" Сказал им Рабби Акива: "По той же самой причине я смеюсь. Написано (Миха, 3:12): "Поэтому из-за вас Цион станет полем распаханным". А у пророка Зхарья (8:4) написано: "Еще будут сидеть старые люди на улицах Йерушалаима". Пока не исполнилось первое пророчество, все время опасался я, что не исполнится и второе. Теперь же, когда исполнилось первое, точно знаю я, что исполнится и второе". Сказали ему: "Акива! Утешил ТЫ нас" (Макот, 24а).

5. На основе комментария Аризаля.

6. Рабби Акива 12 лет не оставлял дома учения. Когда он вернулся и подошел к двери, услышал, как жена его сказала соседке: "Если бы мой муж вернулся сейчас, я бы разрешила ему уйти опять на такое же время".
Рабби Акива ушел, не заходя в дом. Потому что не похож тот, кто учит Тору два раза по 12 лет, на того, кто учит ее – не прерываясь – 24 года.
24 года Рахель ждала его, пока он учился у великих людей.
Он вернулся с 24 тысячами учеников, и когда Рахель хотела подойти к нему, они не пропустили ее. Сказал им Рабби Акива: "Все, что есть у меня, и все, что есть у вас, принадлежит ей".
"Подарил рабби Акива жене своей золотой Йерушалаим. Увидела [украшение] жена Раббан Гамлиэля и позавидовала. Пришла и сказала своему мужу. Сказал ей: "А сделала ли ты для меня то, что она сделала для своего мужа ? Ведь она продала свою косу, а деньги отдала мужу, чтобы он занимался Торой" (Йерушалми, Шабат, 6:1).