Ако быши чадо, годков семи-восьми, я потихоньку выскользнул из окошка нашего маленького дома, одного из череды тех жалких лачуг, что тесно жмутся друг к другу, прячась за переулками старого Яффо. Это было назавтра после великого дня – Йом Кипура. В меньшей из двух комнат, составлявших наше жилище, сосредоточенно и увлеченно учил Тору мой отец. В другой комнате моя мать из последних сил пыталась своим утомленным голосом заставить шевелиться изрядно серые извилины мозга нерадивого ученика.
Меня же тянуло к себе море. Его дикий пустынный берег, густо усеянный острыми скалами. Сидя на влажном валуне, я в замешательстве наблюдал за тем, как волны разбиваются в брызги о прибрежные камни. Волна угрожающе дыбится и… беспомощно размазавшись о берег, торопливо освобождает место своей следующей сестре. Та в свою очередь пытает свое счастье. Но им не устрашить валун, который уверенно стоит там, где ему определил стоять Творец. На посту навек.
Я переживал редкие минуты душевного покоя, которые в том стесненном положении, в котором была наша семья, в той жестокой, беспощадной войне, которую вело с нами сизифово бытие, были благодатной передышкой. Это было бегство ради встречи с могучими силами природы, настоящими солдатами Творца.
Шум прибоя складывался в моих ушах в плавную мелодию, в напев вчерашней афтары из минхи.
"По самую душу водою окутан
Я бездне в объятья упал.
И зелень морская, как легкие путы,
Смиряет мой страстный накал".
Ровно одна ночь и один день прошли с того момента, как богач Йона со слезами умиления на глазах читал афтару: "Мне ответил Он из чрева преисподней". Глядя на него, я с удивлением думал, каким образом рыбе удалось проглотить этого толстяка. Ведь "чрево преисподней" напоминал скорее его, а не рыбий живот Нет, скорее всего, милый моему сердцу пророк Йона не был похож на Йону-богача. Погрузившись в раздумья о пророке Йоне, я стал искать глазами то место, где он стоял в ожидании корабля, который заберет его в дальние дали. С замиранием сердца я подумал, что, может быть, он сидел вот на этом самом камне, на котором сегодня сижу я. Неожиданно на горизонте вырисовался силуэт корабля. "Неужели может повториться вся история с Йоной?" – проскочила в моей голове тревожная мысль. Я вовсе не завидовал Йоне. Мое сердце все еще болит за него, бедного. Я думал о том, что Йоне выпала горькая судьба, что он достоин был лучшей участи.
А вот и сапожник Мише-Янкель. Сидит себе поодаль на скале, в подобном моему уединении, и удит удочкой рыбу. Я приближаюсь к нему нерешительным шагом. Кажется, он не замечает меня. Задумался. Ни движения. Мое удивление сменяется тревогой. Я никогда не видел этого милого сухощавого старика в подобной бездвижности. Он всегда спешит, говорит с запалом, удары его сапожного молотка быстры и точны, словно он все еще молодой, полный сил парень. В его простуженном голосе слышен сладкий отголосок мелодии хазарат hа-ШаЦ, которая никогда не перестанет звучать в моих ушах.
И вот я вижу его неподвижным, с опустошенным взглядом, вперенным в месиво волн. Его глаза шарят в морской глубине в поисках утерянной там драгоценности, в то время как губы его беззвучно шевелятся. Я знаю, что он расположен ко мне. И вот он окликает меня: "Химка, раввинов сын!". Его глаза, как всегда, лучатся смехом, когда он обнаруживает мое присутствие.
Мама недовольна папой. Она никак не может понять, почему он обязательно должен встать ни свет ни заря с тем, чтобы помолиться вместе с престарелым даяном и с Мише-Янкелем, окунуться в яффском море перед трублением в шофар в Рош hа-Шана, при этом совершенно забыв о ребенке, то есть обо мне. По мнению мамы, лучше было бы папе молиться вместе со всей общиной, поскольку ему, как раввину местной синагоги, не пристало пренебрегать баалей-батим. Отец в ответ молчит, продолжая, как обычно, изучать Талмуд.
"Мише-Янкель, зачем ты ловишь рыбу?" – я спросил. Мише-Янкель усмехнулся сам себе: "Рыба к Шабату. Мицва."
Я вспомнил, что однажды папа сказал мне, что кушать рыбу в Шабат – мицва, потому что это исправляет души праведников, которые перевоплотились в рыб.
"Почему души праведников переходят только в рыб, а, Мише-Янкель?" Мише-Янкель продолжает, не обращая ко мне своего доброго, улыбчивого взгяда, говорить сам с собой. "Это потому, что море не принимает никакой скверны. Здесь все первозданно чисто". Его взгляд продолжает бродить по волнам, словно пытаясь раскрыть то, что море от него прячет.
Я продолжаю допрашивать Мише-Янкеля: "Пророк Йона тоже воплотился в рыбу?" – "Да, Хаимка, в рыбину, которая его проглотила". "Но ему же удалось спастись, Всевышний приказал рыбине выплюнуть его на сушу…" – я пытаюсь поймать его на неточности его слов, при этом в одном глазу у меня блестит слеза отчаяния, а в другом – слеза гнева. Мише-Янкель не отвечает. Его взгляд, не переставая исследовать морские волны, становиться серьезным, даже встревоженным.
Море источает дивный аромат; нежные, умиротворенные дуновения ветра вытирают мои слезы, принося с собой влажный, соленый запах моря. Исчезли дыбящиеся волны, море переливается в лучах солнца, которое уже склонилось к южному краю горизонта. Озорные рыбки, выпрыгивающие из воды, ослепительно сверкают в отсветах дня. Весело там, внизу. Мир беспечного спокойствия, свободного от треволнений мира суши. Я мирюсь с волнами. Мы принадлежим друг другу, словно они не грозили мне темнотой своих бездн, разверзающихся мне навстречу из вчерашней афтары. Где же Йона? Чем закончилась его история?
Неожиданно Мише-Янкель срывается со своего места. Из его горла вырывается вопль: "Хаимка, быстрее сюда, помоги мне удержать удочку. Да сильнее ты, сильнее, тяни же, ради Бога, тяни…".
Мише-Янкель и я изо всех сил тащим удочку, с другой стороны которой неимоверная сила тянет нас в пучину, а рыхлый песок предательски расползается у меня под ногами. Волны подхватывают и уносят меня, словно пушинку. "Врешь… Не давай слабину!" – кричит мне Мише-Янкель. "Пробил час. Он пришел…". И я тяну, тянусь во всю мочь. С уст Мише-Янкеля слетают бессмысленные слова. А я все тяну, и тяну, и меня почему-то совсем не пугает глубина, и мне нет никакого дела до того, что там снова и снова повторяет Мише-Янкель. Солнце отступает перед сумерками, и нас поглощает морская пучина. Я не боюсь. Я ощущаю, как кто-то держит нас в своей невидимой руке, мы тянем, но уходим все глубже вниз. Пенные волны бушуют над моей головой. А я продолжаю крепко сжимать удилище. Мише-Янкель тоже, собрав последние силы, продолжает тянуть и бормотать, тянуть и бормотать. Я совершенно не чувствую усталости. Я просто нахожусь рядом с Мише-Янкелем, которому я почему-то очень доверяю.
Солнце окончательно закатилось за горизонт, и море выбросило нас на берег, мы лежим на спине, распростертые, обессиленные. Я лежу рядом с Мише-Янкелем, безразличный ко всему. Мише-Янкель плачет: "Мы упустили момент…". Он говорит сам с собой слабым голосом: "Он не пришел. Люди еще не готовы".
– "Кто не пришел, Мише-Янкель?" – "Кто?! Эх ты, дурачок! Машиах! Йона, воплотившись в рыбу, приплыл и клюнул на нашу наживку. Он звал нас… А теперь все кончено…". Мише-Янкель заходится в горьком плаче. Сквозь мою мокрую одежду пробирается легкий холодок. Красная ущербная Луна равнодушно взирает на нас сверху. Слепые огни города не нарушают наше молчание.
Вскорости после этого случая молва о Мише-Янкеле разнеслась по всему еврейскому миру. Даже Хазон Иш самолично наведывался к нему, чтобы получить благословение и обсудить с Мише-Янкелем вопросы, от решения которых зависит судьба всего еврейского народа. Евреи отовсюду стекались в наш узкий переулок, заполняя его до отказа, лишь чтобы получить от Мише-Янкеля совет или благословение. Он ушел от нас в мир иной в праздник Симхат Тора, накануне Шестидневной войны. После себя он оставил послание, которое не велел открывать до Песаха. В нем он предвосхитил чудо освобождения…
Перевел с иврита Тамир Зальцман
Комментарии:
Афтара минхи – В те времена, когда захватнические власти запретили евреям читать в синагогах недельные главы Торы по свитку, распространился обычай читать отрывки с параллельной тематикой из книг Пророков. Эти отрывки носят название афтара. В минху (послеполуденную молитву) Йом Кипура в качестве афтары принято читать книгу Йоны.
Хазарат а-Шац – повторение кантором вслух молитвы при общей молитве в синагоге.
Даян – судья в еврейском суде.
Шофар – специальным образом обработанный бараний рог, предназначенный для трубления.
Рош а-Шана – еврейский праздник начала нового года.
Баалей-баит – простые богобоязненные евреи, зарабатывающие себе на хлеб собственным трудом.
Мицва – заповедь.
Машиах – прообраз понятия мессия (спаситель).
Хазон-Иш – псевдоним выдающегося еврейского мудреца последних поколений
"Йона". Худ. Ян Брейгель
