Храм был построен царем Шломо, он был Первым, потом он был разрушен, но через семьдесят лет отстроен. Это был Второй Храм. Он был сожжен дотла римлянами в тот же день, что и Первый, но через много веков.
Мы вспоминаем гибель Храма и скорбим о нем. Каждый год в этот день мы молимся и плачем, просим о его восстановлении.
…Приближаясь к траурной дате в нынешнем году, мы вели себя, как предписано нашими законами – не развлекались, не слушали музыку, не проводили веселых посиделок с друзьями, с первого дня скорбного месяца прекратили есть мясо и пить вино. Наше упорное нежелание ездить на пляж и купаться в море в самый пик жаркого лета уже давно не удивлял наших нерелигиозных знакомых. Они уже забыли, когда посмеивались над нашими причудами, ставшими сейчас для них привычными.
Все шло своим чередом. Надо отметить, что последние годы были полны сюрпризов самого разного толка, и хорошими, и наоборот. Поэтому очередное заявление раввина-каббалиста немножко озадачило народ, и даже по радио, как обычно, поговорили об этом. А он после своего заявления еще добавил, что настаивает на своем утверждении – в день траура наступит день радости, и что это пророчество осуществится именно в этот, ближайший пост. Надо заметить, что молитвы траурного дня всегда очень тяжелые и печальные, но они в последних строках меняют тон – в беспросветности потери дарят надежду. Мы все знаем, что день этот когда-нибудь станет праздником – об этом рассказывают наши древние источники. Но так четко заявить – это произойдет сейчас! Сейчас – это всего через несколько дней, здесь нет возможности отказаться от своих слов. А если так, то как мог раввин такое сказать? Вывод был прост – его предсказание должно осуществиться!
Он добавил еще – хорошо, если у Стены, именно у Западной Стены, которая осталась с тех самых пор как символ траура, соберутся все. Все – это миллионы людей, для них нет места, полиция не в состоянии будет обеспечить порядок. Представители одной партии заявили, что не должно быть места фанатизму, люди должны остаться дома, молиться в своих синагогах, если им нужно молиться, но не нарушать общественный порядок. Ведь полиция и так перегружена работой, а враги попытаются напасть в этот день, совершить террористическую атаку, нельзя усложнять и без того напряженную обстановку.
Мои дети принесли новость домой и тут же стали расспрашивать меня, что же я думаю обо всем этом. А я пропустил все выпуски новостей, я когда-то их слушал, но после разрушения цветущих селений и циничной злобной клеветы на живших в них людей я просто отключился от радио и газет. Потом было еще много тяжелых и драматических событий, о которых сообщала пресса, но мой интерес к ней уже не вернулся. Эту новость я тоже пропустил, поэтому дети подробно, перебивая друг друга, пересказывали ее мне. Потом меня удивила супруга, которая вообще никогда не слушала радио. Первое, что я от нее услышал – это заявление каббалиста.
Вообще-то я обычно провожу пост дома, хожу в ближайшую синагогу, а когда все расходятся, неспешно дочитываю нужные тексты. Я неважно переношу голод, кружится голова, ощущается общая слабость, ехать куда-нибудь в такую жару без воды не очень хочется. Но что-то всколыхнулось в душе. Разных лжепророков всегда было много, их почти никто не воспринимал всерьез, они, как правило, безграмотны и психически нездоровы. А сейчас выступил известный раввин, знаток Торы, каббалист, это серьезно.
Я понял – надо идти к Западной Стене. Обязательно.
Пресса продолжала свою возню, спорили специалисты и политики. Известный генерал, тоже религиозный, призвал к благоразумию и попросил всех оставаться дома. Он подаст пример и не поедет в Иерусалим. Профессор из крупного университета привел несколько убедительных примеров о несбывшихся предсказаниях. Я всем выступавшим по радио вполне доверял. Их мысли были выражены понятно и доступно, логика присутствовала. Их мнения широко обсуждались публикой.
Но день пришел. Как обычно, он – раскаленный солнцем, сухой и враждебный – день поста и скорби. Мы начинаем пост накануне вечером, с закатом солнца. Я был дома, в сумерках в синагоге постепенно собирались люди, переговаривались тихо. Мы молились, сидя на земле, горела одинокая свеча в полумраке зала. Потом разошлись неспешно и бесшумно.
"Завтра утром – к Стене на молитву".
Утром я проснулся рано. Пекло солнце, несмотря на ранний час, и не хотелось уходить далеко от дома – ведь нельзя даже пить.
"Может, не ехать в Иерусалим?" – подумалось. Но я продолжал собираться в дорогу, как бы слушая свои мысли со стороны, от кого-то другого.
"Кто со мной едет?" – вопрос был больше риторическим, кто поедет в такое пекло? Но мои сыновья, услышав вопрос, тут же уселись в салоне автомобиля. Жена уложила в багажник бутылки с водой:
"На крайний случай", – сказала, – "если совсем плохо станет в жару без воды".
…Конечно, не было мест на стоянках вблизи Старого Города. Полицейские регулировали движение, показывали, куда ехать – машину мы оставили далеко и влились в огромную, бесконечную вереницу людей, которая медленно втягивалась в городские ворота. Эта масса людей вызывала восторг – вот сколько нас! Но я напомнил себе – сегодня траур, и ты пришел молиться. Пробиться к Стене не удалось, хорошо, что ее было видно издалека. Все усаживались прямо на камни мостовой и молились. Древний Иерусалим был заполнен до краев сидящими на земле скорбящими евреями.
Утренние траурные тексты читают долго, и особенно никто не спешит. Но было жарко, многие принесли с собой зонты, некоторые закутали голову в талиты. Я молился, тихо шепча слова, покачиваясь в такт словам.
Все же я не понимал смысла призыва каббалиста.
"Но ведь сказал же раввин, что очень важно прийти к Стене!" Наверно, действительно важно.
Я поднял лицо вверх – яркая синева неба слепила глаза…
Почти одновременно все поднимались на ноги, молитва подошла к завершению. Людская масса пришла в движение и медленно делилась на потоки, и мы крошечными шажками пошли к выходу из Старого Города. Я старался не упустить из виду своих детей.
Над головой сияло беспощадное солнце. Синее небо, ни облачка. Я иногда поглядывал на Храмовую гору, картина была знакомой, но я вздыхал немного и говорил негромко сам себе и своим сыновьям:
"Все равно это место Храма, здесь будет стоять Храм, рано или поздно".
И конечно, эта масса людей производила впечатление.
Мы очень долго шли на выход, было тяжело переставлять ноги, хотелось спрятаться куда-нибудь. Издалека все замечали участки тени, и потом старались задержаться там чуть подольше. Никто не услышал вначале тихий рокот, пока кто-то из малышей не воскликнул громко:
"Это гром!"
Я поднял голову и успел увидеть, впервые в жизни, как на мгновение в синем безоблачном небе сверкнула молния, разорвав его на части. А гром грохотал все громче и сильнее, бз перерыва, сотрясая все вокруг.
Обернувшись, я опять взглянул на Храмовую гору. Огромное облако, повторяющее прямоугольные контуры горы, вытянулось, как колонна, кверху, в запредельную высь, к небесам, и там превращалось в бушующее пламя. Я никогда не видел ничего подобного.
Кто-то воскликнул:
"Облачный столб!"
А потом все замерли в абсолютной тишине и увидели
