Элиэзер Шаргородский: Тебя удивило все, что ты услышал о Филиппе на похоронах?
Эли: Конечно. Незадолго до его смерти мы виделись в Шхеме. Он там служил парамедиком. Тогда это считалось опасным участком. Мы там встретились несколько раз и именно там, как ни странно, у нас сложились особо теплые отношения.
Он был очень доволен своей службой. Раньше я его таким не видел. Он просто сиял.
Э.Ш.: Вы вместе участвовали в боевых операциях?
Эли: Никогда не знаешь, с кем выходишь на операцию. Ты видишь только того, кто идет рядом с тобой.
Филипп был невероятно рад, что попал в Шхем, где, мягко говоря, сложа руки не сидят. Я знал, что ему и в самом деле доведется увидеть больше, чем мне. Парамедик – это особо необходимая должность. Парамедик всегда выходит с нами на операции и всегда находится в зоне военных действий.
Э.Ш.: Где вы виделись в последний раз?
Эли: Последний раз мы виделись в Шхеме. Потом его отправили в Ливан, а нас пока задержали.
Ира (мама Эли): Филипп был очень тихий, и мы просто ничего не знали о его деятельности, и даже его родители не совсем знали. На похоронах один полицейский рассказывал, как Филипп, только что закончив дежурство в полиции, просил найти ему машину, которая доставила бы его в Иерусалим, где у него через полчаса начиналось следующее дежурство. И все это во время службы в армии. Я помню, что Элик очень завидовал, что Филипп попал в Ливан, а он еще нет. Он говорил, что Филипп их перехитрил тем, что пошел в парамедики. Это был верный способ попасть на фронт.
Эли: Нас перевели в Ливан за несколько дней до прекращения огня.
Ира: Перед тем, как войти в Ливан, они находились в состоянии ожидания на границе, в поселке Кфар а-Врадим. В отличие от обычных граждан, у солдат не было бомбоубежищ.
Эли: Солдатам и не надо.
Ира: Он считает, что солдаты не должны быть в бомбоубежище. Мне это кажется дикостью…
Эли: Мы неделю были в Кфар а-Врадим.
После недели, проведенной там, можно рассказать много доброго про народ Израиля, про то, как к нам там относились. Кфар а-Врадим – очень «снобское» место с очень богатым населением, приехавшим в основном из северного Тель-Авива. Наши ребята возвращались после четырехдневной засады. Должен признаться – такой вони я в жизни не встречал. Так местные жители предоставляли им свои жакузи, стирали их одежду, затаскивали солдат к себе, чтобы накормить. Заходили люди в ресторан и оплачивали счет за всех, иногда по 500 шекелей. Вначале было такое ощущение: «За что это? Я ведь не заслужил». Но потом я понял, что это просто так – беспричинная любовь или, как говорится, ахават хинам, что сейчас мы все вместе.
Э.Ш.: Откуда родом большинство солдат десанта?
Эли: Ребята у нас отовсюду. Много киббуцников, мошавников, горожан. Религиозных не так много, как в других боевых частях, в десантники они особенно не идут.
Э.Ш.: Где вы были в Ливане?
Эли: В западной области. Наша часть пробралась наиболее глубоко. До Рас Эль-Байда.
Э.Ш.: Вы говорили, что вошли в Ливан не сразу?
Эли: На самом деле мы вошли в последние дни войны. К тому времени уже было решено продвигаться, не входя в дома, чтобы не было лишних потерь. Мы устраивали засады в кустах и сидели там по 4-5 дней. В глубине Ливана наш батальон разбился на участки по несколько километров, и это более-менее все, что мы делали.
Лежишь и не двигаешься. С одной стороны – скучно, а с другой – понимаешь, что находишься в самом опасном месте, какое только может быть.
Э.Ш.: Какие мысли приходят в это время?
Эли: Если ты там уже долго, то нет особых мыслей. Что касается меня, я старался оставаться сосредоточенным… Если вдруг что-то произойдет. Кроме того, мы несли на спине немалый вес. Ребята там тащили по 40 кг и больше. Проходили тоже немалые расстояния, по 15 километров. Притом, что мы не тренировались в спецназе и не привыкли к такому грузу. Поэтому идешь и думаешь, как при столкновении с врагом сбросить с себя ношу и идти в бой.
Э.Ш.: Сколько вас скрывалось под одним кустом?
Эли: Смотря когда. Иногда по 4, иногда по 8.
Э.Ш.: В условиях опасности ощущается особая вера, связь со Всевышним?
Эли: Конечно. Удивительно, что все накладывали тфилин. В кустах. Все, кто обычно не накладывает.
Э.Ш.: Вам ведь нельзя двигаться?
Эли: Пока все наблюдают, один накладывает.
Э.Ш.: А разговаривать можно?
Эли: Разговариваем.
Э.Ш.: Но, по твоим словам, там, мягко говоря, не все ученики йешив?
Эли: Да. Видимо, когда лежишь под одним и тем же кустом в течение нескольких дней, мысли как-то утрамбовываются. В конце концов, говорим обо всем. Вплоть до того, в каком ресторане каждый любит бывать. Один рассказывает, как он любит читать псалмы. Другой, абсолютно хилонимный[1]– я ему отвечаю., говорит, надев тфилин: «Я говорю с Б-гом». «Дай Б-г и мне того же»,
Ира: Мы как раз поехали в Италию. Если бы я знала, что его пошлют в Ливан, я бы в жизни не поехала. Он тогда был в Шхеме. Мы все время переписывались смс-ми. И вдруг он 3-4 дня не отвечает на мои послания. А я знала, что в Ливане им не дают брать с собой сотовые телефоны. Я страшно заволновалась. И так получилось, что никого из нашей семьи не оказалось в то время в Израиле. Мы были в Италии, а дочка и старший сын тоже были за границей. Когда Эли в первый раз вышел из Ливана, он послал смс следующего содержания: «Что вы думаете, вы все уехали, а я один останусь в Израиле?». Так мы поняли, что он был в Ливане.
Он рассказывал, как во время ожидания на границе им говорили, что они вот-вот войдут, а потом отменяли, и так несколько раз. Они говорили между собой, что это мамы слишком горячо молятся.
Э.Ш.: Говорили, что в Ливане каждый куст, каждая тропинка заминированы. Как в таких условиях действовать?
Эли: Было много чудес. Например: одно из наших подразделений передвигалось по сухому дну реки, и вдруг один солдат почувствовал, как приклад его автомата за что-то зацепился. Это была натянутая веревочка, которая должна была задействовать целый ряд мин. Там могло погибнуть все подразделение.
Э.Ш.: Скажи, Эли, почему ты пошел в цанханим?
Ира: (опережая сына) Потому что его не взяли в шаетет[2]!
Эли: Я просто хотел попасть в самые лучшие войска, куда только смогу. Это для меня. Я об этом думал с 15-ти лет.
Э.Ш.: Слушая тебя, можно подумать, что тот, кто идет в боевые части, не может или просто не хочет об этом говорить. Для такого человека это как бы само собой разумеется. Не так?
Эли: (После длинной паузы) После решения поступить в боевые части самоотверженность[3] становится чем-то естественным.
Э.Ш.: Потом больше нет колебаний?
Эли: Есть, но это уже не то. Это как прыжок с парашютом. Даже если перед прыжком охватывает страх, в конце концов – все прыгают.
По следам размежевания
Э.Ш.: После выселения евреев из Газы и Северной Самарии у тебя не было сомнений насчет продолжении службы в армии?
Эли: Нет. Было горе, даже глубокая скорбь. Но вместе с тем я понимал, что армия от этого менее необходимой не стала.
Ира: Но ты ведь мне говорил недавно, что даже за 2-3 недели до выселения ты не верил, что оно произойдет…
Эли: Я тогда был на курсе командиров отделений, и в Кфар Маймоне[4] я стоял среди солдат, которые окружали демонстрантов. Мама и сестра даже подходили со мной поздороваться. Я это воспринимал как игру. Я не верил, что такое может произойти. Но я помню, что при этом я очень серьезно думал перед каждым решением. Например, могу ли я встать и уйти из армии. Вероятно, то, что я не верил в реальность выселения, помогло мне принять решение остаться.
Э.Ш.: А когда выселение все же произошло?
Эли: Я сказал своим командирам, что не хочу иметь с этим дела, и меня оставили в покое. Помню – я с ума сходил от всего этого.
На один из Шабатов (до выселения) я пошел к сестре. Она работала в поселении Катиф. Тогда я впервые почувствовал, что нахожусь на правильной стороне.
Э.Ш.. Как отражались на тебе в Ливане все призывы к отставке генералов, к следственной комиссии и т. д.?
Эли: Это капельку приводит в замешательство. Немного. Но в конце концов – ты выполняешь задание. Ты доверяешь. В конце концов – на это не обращаешь внимания. Мне легче, когда совершаются такие ошибки, нежели ошибка, как с Гуш Катиф.
Э.Ш.:А когда говорят, что войну мы проиграли?
Эли: Я знал, ради чего я туда иду. Ради защиты Севера страны, да и не только Севера. А даже если не все было в порядке… Не мешало бы немного успокоиться. На месте все действовали безупречно.
Э.Ш.: После этой войны ваш батальон стал сильнее.
Эли: Однозначно. Мы вместе делали важное дело – это нас очень сплотило.
Э.Ш.: Остались сильные воспоминания?
Эли: Да. Нетерпение, с которым мы ждали, чтобы нас, наконец, послали в Ливан. И в самом конце, когда нам дали совершенно сумасшедшую задачу – как все обрадовались и с какой страстью все ребята согласились в ней участвовать. Потом ее отменили, но сама готовность была невероятной.
[1] Нерелигиозный
[2] Морской спецназ, один из наиболее престижных родов войск.
[3] На иврите: месирут нефеш, дословно – готовность отдать душу.
[4] Поселок в нескольких километрах от пропускного пункта в сектор Газы. В июле 2005 г. в Кфар Маймон собрались, целыми семьями, около 50000 евреев, пытавшихся пробраться к своим братьям в Гуш Катиф. Окруженные «поясом», состоящим из тысяч солдат Армии Обороны Израиля, противники выселения жили в Кфар Маймоне в палатках или под открытым небом, организуя уроки Торы, лекции, стараясь в беседах убедить солдат, находящихся по ту сторону решетки, отказаться от выполнения приказа. Демонстранты сумели сохранить достоинство и бодрость духа в условиях окружения и отсутствия всего самого необходимого для жизни. После трехдневного пребывания в лагере они приняли решение разойтись, так как единственной альтернативой было прямое столкновение с солдатами. Кфар Маймон стал символом всего движения сопротивления лета 2005 года.
