Ури Цви родился в 1896 году в небольшом местечке Белый Камень в Восточной Галиции. Его рождение было связано с семейной легендой. Мать рассказывала ему, что когда ее беременность подходила к концу, была полная луна, светившая через окошко. Матери было страшно. Ей было больно и тяжело рожать. "И вдруг, – говорила она, – я увидела дедушку Ури. Он улыбнулся мне, поднес цветок и сказал: – Выходи, выходи, выходи. – И сразу мне стало легче, и ты родился". Так в ночь на Суккот вместе с полной луной появился новый Ури, новый "огненный" человек, названный по имени своего прадеда.
Ури – это "светоч", и "пламя". Ури-Цви Гринберг был назван по имени своего прадедушки Ури из Стрельска, прозванного в народе "обжигающий ангел" – пламенная личность.
Ури-Цви родился в семье хасидских праведников – адморов: это и Меир из Перемышлян, и Ури из Стрельска. Отец его также был хасидским цадиком, он имел общину, небольшую, но свою.
Когда Ури-Цви исполнилось полтора года, семья переехала во Львов, – столицу Восточной Галиции, в то время входившей в состав Австро-венгерской империи…
В 16 лет Ури-Цви публикует свои первые стихи на идиш и на иврите. Его печатают почти во всей еврейской периодике: и в одесском "Шилоахе", и во львовском "Аткуфа", и в варшавских изданиях.
1914 год – переломный год для всей Европы – стал переломным годом и для него. Первая мировая война. Ури-Цви – призывник. Его посылают на сербский фронт, в Черногорию. Война отрывает его от прошлого и силой, страшной силой забрасывает в настоящее – совершенно иное настоящее, которое трудно было увидеть из окон дома хасидского праведника во Львове, – в другую Европу, к другим людям. Война открывает в нем иные душевные источники, другие чувства. Раньше он писал о любви, об осени, о тумане, о пейзажах родных мест. Сейчас – все совершенно иное. И стихи другие: о Сербии, о фронте, об окопах, о сербах и боснийцах, о церквях, мечетях. Совершенно иные темы, иные чувства! Приблизительно через год пребывания на фронте, в 1915 году, вышел первый сборник стихов Ури-Цви Гринберга "На полях войны", а затем еще один, на идиш, "В грозные времена".
В 1918 году солдат австрийской армии Ури-Цви Гринберг возвращается домой. Австро-венгерская империя распалась, и, естественно, во Львове произошел погром, – естественно потому, что это было само собой разумеющимся результатом революции: власть стала слабее. Позднее он напишет о том, как стоял перед ним Иван Степанович, уткнув штык ему в грудь. Полсантиметра, полсекунды до смерти. За что? За что? Ведь это уже не на фронте, и он – не враг империи.
Бессмысленность войны становится намного страшнее в бессмысленности или осмыслении того, что происходит с ним как с евреем.
Ури-Цви прекрасно понимал, что значит еврейство. Но прежде все это было теорией: делать надо то-то и то-то: так говорили отец, мать, дедушка, все остальные. А что это значит? В чем экзистенция еврейского существования?
И он приходит к одному из основных понятий своей поэзии, питавшему ее до конца его жизни, – у евреев кровь иная! Не только душа, не только обычаи, не только язык другой. Вся та жизненная сила, которую мы как-то понимаем и чувствуем через слово и через понятие "кровь" – иная. Целую жизнь он трудился над тайной понимания крови – что же это такое? И что же это за существо такое – еврей, и как надо обращаться с кровью отдельного еврея, с кровью всех евреев?
Какова должна была быть душевная сила поэта, не говоря уже о поэтической силе, чтобы воссоздать образы матери и отца, убиенных в Катастрофе, и показать их так, что дух останавливается? Трудно дышать, до такой степени они более чем живые. В каждой строчке мы прикасаемся к тайне еврейского существа, еврейской души.
(…)
За одну из поэм, написанную в этот период на идиш – "В царстве креста", где Гринберг обращается к образу Христа, он, по требованиям цензоров, был изгнан из Польши. В Берлине он присоединяется к самому яркому авангарду того времени. Его притягивают взрывная энергия, революционность, отказ от привычных, кажущихся ханжескими норм морали, переоценка всех ценностей. Революционный накал, протест против всего старого, переворот во всем – это было близко Гринбергу.
В этот период еврейская молодежь, пламенная, революционная, должна была выбирать: идти с красными или идти с сионистами. Путь Ури-Цви был в Сион. Он жил этим выбором. Каждый раз, каждый год он выбирал заново – Сион, еврейство, еврейский народ, еврейские дела.
Он мог выбрать себе другой поэтический путь – путь чистого искусства – писать сонеты, романтическую лирику. Он чувствовал это очень глубоко и очень лично. Он мог бы заниматься только этим, и тогда получил бы всю славу, все призы, все премии. Он не только не избрал этот путь, он объявил всем, что избирает другой путь. Он объявил всем, что во время переворота в сознании еврейского народа писать сонеты – значит, быть предателем.
Эталоном поэзии, метром поэзии является страна, является народ, является плоть и кровь его личная и каждого человека, и нации в целом, и страны. Ури-Цви все более проникается национальной идеей еврейского народа. Он еще левый, еще социалист; хоть не марксист. Ури-Цви был привержен социализму праведника. Да, плохо, что есть богатые, очень богатые и очень бедные. Надо помочь бедным. Плохо, что есть люди, которые наживаются на чужом труде. Работа, созидание, труд – ценности сами по себе. И еще оставаясь социалистом, Ури-Цви становится сионистом. Если кто-либо спросит: каким сионистом он стал – герцлианским, вейцмановским? – он не сможет ответить. И никто не ответит. Он знает только, что будет правильным уехать в Эрец Исраэль. И правильно – трудиться в ней, и созидать в ней, чтобы родился новый еврей. И если придет какой-нибудь "иван-степанович" со штыком, то новый еврей с обновленной еврейской кровью и напугает его, и посмеется над этим "иваном-степановичем". Такого рода сионизм. В 1923 году он покидает Берлин и едет в Эрец Исраэль.
У-Ц Гринберг, портрет
Р. Рубина, 1925
