«Мевасерет-Цион», что близ Иерусалима, – это виноградники при коттеджах, это зелень на каменистых террасах, это место, предназначенное для поступков превознесенных и романтических.
Например, создать театр для собственной жены, при том, что работы завались, а деньги в невод идут скупо.
Моше и Аннета Гемейн давали мне это интервью, облепленные детьми, частично соседскими, которых подбросили понянчить. Графика Моше на стенах, его альбомы на столе и пеленки на полу создавали атмосферу положения и размножения во всех смыслах. Вид на горы. Дымка.
Он: Окончил химико-технический институт в Казани и затем художественное училище. Главный художник еврейского камерного театра Юрия Шерлинга в Москве. Отказник. Религиозный еврей и талантливый график, весь в призах и дипломах. – Моше, как вы приблизились к еврейству? Когда?
– Один из поворотных пунктов был у Шерлинга. Я помню, как его завлит, Митя Щедровицкий огорошил меня фразой: «Подожди, я прочту молитву после еды…» Он же научил читать меня «Шма». Творческий поиск и поиск еврейства шел в этом театре нога в ногу. Они поставили первую рок-оперу в Союзе, «Черная уздечка для белой кобылицы». Там была такая реплика: «Что снится еврею, когда хочется кушать? Ему снится Иерусалим».
В этом месте зал всегда вставал и аплодировал. – Я не видел вас в Москве на «горке», на еврейских тусовках…
– Я был на гастролях. И еще я был тихий. Я учил тогда Тору с глазу на глаз у Льва Григорьевича, служителя Большой синагоги. Он мне дал старинный сидур с молитвой «за царя» на русском языке.
Оказавшись дома, я стал нараспев повторять слова древнего родного языка и, наверное, делал это слишком громко. Сосед услышал, испугался, разозлился и донес. Ко мне ввалился пяток ментов с плохими лицами. Я смотрел на них и читал «Шма». Это помогло. Как будто стену воздвигли между нами. Они помрачнели, дослушали терпеливо, потом забрали меня в отделение.
Туда приехал человек в белом халате. Он спросил, не ждя ответа: «Так ты веришь в Бога? Ладно, поехали…» Так я оказался в 15-й психбольнице, филиале института Сербского. Год шел 1980-й. Тогда врачи с партбилетами носились с мыслью лечить уколами от инакомыслия.
– Ой…
– Да. Меня привязали к кровати, сделали укол. После этого сознание поехало, огромный язык прилипал к деснам. На трудотерапии два конверта склеишь и рукой не шевельнешь от усталости. Строптивых награждали электрошоком. Тут меня навестила новая знакомая, Аннета. Я сказал, страшно напрягая мышцы лица: «Будь моей… Будь моей же…» Так я сделал ей предложение.
Она: родом из Львова. Окончила в Москве престижное и теплое училище имени Щукина. Работала у Шерлинга, потом в «Еврейском драматическом ансамбле» – осколке театра Михоэлса. Когда сулили дать заслуженную, уехала с Моше и детьми в Израиль. Сейчас работает кассиршей в «супере»
. – Аннета, шидух в психушке, это прикольно…
– Увидев, что они с ним сделали, я сразу занялась тем, что на тогдашнем жаргоне называлось «вытаскивать». Привезли знакомого врача, Юру Савченко, который сделал независимую экспертизу. Ее результаты не совпали с тем, что эти написали Моше в истории болезни, но они – свое. Одна из врачих мне сказала: «Он не в порядке. И вы не в порядке. Строить с ним семью? Очень не советую». Ох, как она ошиблась!..
– Где вы жили?
– Где только нет! Мы сменили семь съемных квартир, а потом купили дом во Фрязево. И он стал «кашерным». Мы завели раздельную посуду, стали соблюдать Шабат. Переезд в Израиль довершил процесс нашей тшувы.
– Вы пытались устроиться по специальности?
– Я не тусовщица по натуре. У меня нет актерского тщеславия, которое, в общем, помогает в карьере. Министерство абсорбции давало артистам какую-то стипендию. Я тоже пришла получать, но мне не дали. Члены жюри сказали: «Она ходит не как артистка…»
– И тогда Моше встал…
Моше: – И тогда я встал, отложил все дела и с начальным капиталом в 1000 шекелей, с трудом вынутыми из Сохнута, стал сколачивать для жены камерный театр.
Нашел двух музыкантов, нарисовал афишу, написал текст, на основе рассказов про Баал Шем Това, и уселся на телефон, собирать заказы. Кроме того, я еще кассирша и осветитель. Полный набор.
– Как часто вы даете представление?
– Примерно дважды в месяц, на русском или на иврите. Выступаем в школах, в клубах при синагогах, на поселениях. Такой темп и такая публика нас вполне устраивает.
– Как религиозной женщине удается заниматься актерским ремеслом? Ведь петь нельзя, бурный танец не станцуешь…
Аннета: – Все так. Польза одна: не выплескиваешься мимо. Играешь лицом и голосом, открывается гораздо больше внутренних эмоций. Есть сильное напряжение, как натянутая тетива…
– Итак, вы снова на подмостках, хотя и не таких высоких, как в Москве. Аннета, вас помнят, вам аплодируют?
– Недавно ко мне подошел один пожилой человек и сказал: «Это не спектакль. Это молитва за Эрец Исраэль…»
